Талмудист, ставший сапожником, вынужден оставить Витебск, чтобы не причинять неприятностей тестю и теще. Минский даян, сочувствующий новому жизненному пути, избранному его сыном.
По Витебску распространился слух, что Хаим вызвал из Минска своего свата, даяна р. Цви-Арье. Все знали, насколько почетен этот даян, и стали готовить ему надлежащую встречу. Витебские раввины и талмудисты провели совещание и решили выслать своих представителей для встречи почтенного гостя в пути и сопровождения в город.
Когда Давид-Лейб получил известие, что его отец находится уже в пути, он выехал в Островну ему навстречу. Он хорошо знал, с какой целью тесть и теща вызвали его отца в Витебск. Ему необходимо было что-то сделать, чтобы его отец был заранее осведомлен, о чем идет речь.
Все восемь лет, которые Давид-Лейб находился на иждивении родителей жены, он не виделся со своим отцом. За это время он значительно изменился внешне, и потому его отец сначала его не узнал.
Минский даян смотрел на молодого человека и сомневался, его ли это сын или кто другой.
Целый день провел р. Цви-Арье в Островне. Вечером он хотел пуститься в дорогу, чтобы прибыть в Витебск поутру. Но Давид-Лейб настоял, чтобы он переночевал в Островне, потому что ему нужно с ним кое о чем переговорить. Даян согласился, и только лишь вечером дал Давид-Лейб себя узнать и рассказал отцу, для чего он был вызван в Витебск родителями жены.
Всю ночь отец и сын беседовали на научные темы Торы. Р. Цви-Арье убедился, что его сын большой талмудист. Давид-Лейб ничего не скрыл от своего отца. Он ему также подробно объяснил, почему он взялся за сапожничество. Он решил жить нистаром и только своим трудом. Рано утром пошли отец и сын молиться и затем вместе пустились в путь. Но Давид-Лейб проводил отца только небольшой отрезок пути. Он не хотел въехать вместе с отцом в город; никто не должен был знать, что они уже виделись в пути. Он просил также отца делать вид, что он не знает о его учености и избранном им скрытном образе жизни.
Даян был встречен витебской общиной с большим почетом. Члены делегации, высланной ему навстречу, проводили его в город. После устроенной ему в городе торжественной встречи, его привели в дом его свата, где собралась вся верхушка города.
После торжественной части встречи с угощением и после прочтенной р. Цви-Арье научной лекции, гости разошлись; остался только р. Цви-Арье наедине с сыном и сватами. Теперь родители жены Давид-Лейба начали изливать свою душу перед даяном. Их зять, мол, покрыл их позором, став сапожником.
Когда были выслушаны жалобы тестя и тещи Давид-Лейба, наступил уже вечер. Тогда р. Цви-Арье, который спокойно выслушал их, сказал: «Ночью нельзя производить суд. Оставим это на утро». И он сел за книгу.
Назавтра опять явились к нему сваты. Они ждали, что он возьмется теперь за сына.
Но даян не дал им разглагольствовать.
— Что вас так расстроило? — спросил он. — Мой сын стал сапожником. Ну, и что же? Сказано, ведь, в Мишне: «Люби труд и не пожелай стать раввином»!
И он начал объяснять им важность труда, приводя доказательства из многих сказаний наших мудрецов. Он привел слова Мидраша раба («Берейшит»): «Труд милее заслуги предков», а также сказанное в Мидраше Танхума: «Труд защитит там, где откажет заслуга предков».
Тесть и теща никак не могли согласиться с этим. Даян мог оправдывать своего сына. Они же не могли примириться с мыслью, что их зятем будет сапожник.
Р. Цви-Арье пробыл в Витебске пять недель. Сваты больше ему не жаловались. Они знали, что это бесполезно.
Днем занимался Давид-Лейб своим ремеслом, по ночам же он отдавался учебе. Время, проведенное его отцом в Витебске, он использовал для прохождения вместе с ним курса по теософии.
Однажды пришел кто-то к Давид-Лейбу чинить свою обувь. Давид-Лейб признал в нем пришельца, не витебчанина. Он с ним разговорился, и тот сказал, что он житель села Хатинки, что около Калишка.
— Вам следовало бы перебраться к нам в Хатинку, — уговаривал его пришелец, — У нас вы будете иметь хорошие заработки.
Эта мысль понравилась Давид-Лейбе, и он переговорил об этом с женой.
— Я считаю, что это было бы подходящим делом для нас, — сказал он. — Я буду чувствовать себя там свободным. Никто не будет знать, кто я. Будут считать меня простым сапожником. С другой стороны, твои родители не будут больше страдать из-за меня. Я им больше не буду мозолить глаза.
Жена была с ним согласна.
В Хатинке устроил Давид-Лейб свой верстак и зажил простым сапожником. Никто за ним не следил там, и никому не приходило там в голову, что вот этот сапожник — нистар, что по ночам после работы он усиленно изучает Тору.
В местной синагоге он сидел среди всех малообразованных людей за столом, где им читали Эйн-Яаков и Мидраш, как если бы ничего более серьезного он не мог постигать. Давид-Лейб был доволен такой жизнью. Это именно то, чего он хотел; его желанием было, чтобы никто не считал его чем-то большим, чем он казался.
В то же время Давид-Лейб пристально следил за другими. Если ему самому с таким искусством удавалось скрываться, то он одновременно хотел знать, нет ли в деревне еще такого, как он; нет ли среди его знакомых нистара.
Особенно не спускал Давид-Лейб глаз со странников, ища среди них нистаров. Они ведь так и вели себя, — они появлялись в деревнях и заброшенных еврейских местечках, именно там, где евреи были самые отсталые и огрубелые, и там они пытались на свой лад воздействовать на каждого такого еврея, возвысить его до совершения добрых дел и пробудить в нем желание изучать Тору, каждый по своим возможностям и способностям.
Давид-Лейб хотел узнать этих странствующих нистаров, чтобы позаботиться о них, а также, чтобы изучить их тайные пути поведения. Поэтому он превратил свой дом в своеобразный приют для странников и присматривался к каждому страннику, не нистар ли он.
Если только ему удавалось уловить от кого-либо хотя бы единое слово, указывавшее на скрытую глубокую мысль или ученость, он от того человека уже не отставал. Он забрасывал его вопросами до тех пор, пока тот вынужден был открыться ему.
Весьма часто случалось, что такой нистар заводил в синагоге или на улице беседу среди деревенских евреев; на свой манер, совсем простыми словами пытался он пробудить у них тягу к Торе и к совершению добрых дел. Давид-Лейб, бывало, уже улавливал цель и назначение этих бесед. Чтобы убедиться, что перед ним один из нистаров, он задавал ему каверзный вопрос и при этом бросал на него испытующий взгляд. Это сразу же доказывало нистару, что он обнаружен.
Тогда нистар пытался играть роль наивного человека, будто он совершенно не понимает заданного ему Давид-Лейбом вопроса. Но именно этот деланно-наивный вид вопрошаемого укреплял уверенность Давид-Лейба в том, что перед ним действительно нистар. Тогда он уже не отставал от него, пока тот не вынужден был открыть ему свою тайну.
Весьма часто случалось, что Давид-Лейб задавал нистару вопрос, а тот почешет в ответ свою пейсу и скажет: «Что этому еврею от меня нужно? Почему он не спрашивает об этом более умных и образованных людей?»
Присутствовавшие при этом люди рассмеются, бывало, и говорят: «Сапожник вбил гвоздик в ненадлежащее место». Но Давид-Лейб знал уже, что «гвоздик» попал куда надо. Таким образом, он познакомился со многими нистарами.
Среди странников, появлявшихся время от времени в Хатинке, был один еврей с рыжими волосами и такой же бородой, почему в Хатинке его называли «Рыжий коэн», ибо он был также и коэном. Он был веселым, бодрым и восторженным человеком. Люди называли его также «Веселой душой», потому что у него был всегда большой запас шуток и прибауток, которыми он услаждал людские сердца.
Особенно отличался он своей привязанностью к детям. Он играл с ними, раздавал им орехи и яблоки, следя за тем, чтобы они к ним не прикасались без произношения благословения.
И он следил, чтобы каждый ребенок произносил благословение громко и чтобы остальные дети отвечали хором «Амен». При этом он заводил с детьми беседу о том, что они учили в хедере и экзаменовал их. Он побуждал их учить прилежно и рассказывал им о талмудистах и праведниках, чтобы вызвать у них желание им подражать.
Никто в Хатинке не знал о нем ничего. Никто никакого понятия не имел, откуда он явился, с какой целью он странничает, что его привело в Хатинку.
Только один Давид-Лейб пытался присмотреться к нему поближе и следить за его поведением. Он хотел что-либо узнать о нем; он рассчитывал увидеть от него что-нибудь такое, что указывало бы ему, что он имеет тут дело с нистаром. Но все его старания ни к чему не привели.
Давид-Лейб внимательно прислушивался к словам «рыжего». Может быть, это поможет ему узнать о нем что нибудь, а затем кое о чем самому догадаться. «Рыжий» часто говорил о любви к своим соплеменникам и все время приводил в пример рассказы и легенды, касавшиеся этого вопроса. Было ясно, что его целью является посеять в сердцах евреев семена любви к своему народу и показать, что здесь заложена большая общественная проблема, ибо имеется опасность, что евреи начнут — упаси Б-же — ненавидеть друг друга и недооценивать свою собственную важность и достоинство.
Простые люди, прислушивавшиеся к словам «рыжего», улыбались. Некоторые принимали их за шутку. Ибо, кто же он собственно говоря такой, чтобы толковать о таких вещах? Возможно, что слова странника были выше понятия такого слушателя-простолюдина, хотя они были произнесены совсем просто и понятно. Для Давид-Лейба же это должно было означать, что «рыжий» — не простой странник.
Огромное впечатление производило на Давид-Лейба устраиваемое «рыжим» хоровое пение с детьми, которых он собирал вокруг себя в синагоге, пел им песенки и призывал петь вместе с ним. Он так долго пел им, пока не обучал их петь вместе с ним, что они делали с большим вниманием и радостью. Тогда он пускался с ними в пляс, и веселье становилось общим.
