Вопрос гордости и почему она не отвечает еврейскому духу. Р. Хаим-Шимон не переносил гордецов и бахвалов.
Йешиботник Исраэль, с которым познакомился Хаим-Шимон в минской йешиве, отличался своими большими знаниями в математике и астрономии. К тому же он был также большим мастером резьбы по дереву. До его прибытия в Минск он провел четыре года в йешиве гаона р. Мордехая Таклиса в Берлине, где он изучил все это. В течение двух лет он занимался строительством модели Храма размером в 2 на 2 локтя.
Хаим-Шимон, которого издавна тянуло к математике и астрономии, занимался теперь более серьезно этими науками с помощью своего друга Исраэля, и дружба между этими двумя йешиботниками становилась все более тесной. Во время своего пребывания в минской йешиве осиротел Хаим-Шимон, — его отец и мать умерли один за другим. Его друзья соболезновали ему. Хаим-Шимон искал утешения в том, что еще больше отдался изучению Торы, а также математики с помощью Исраэля.
Исраэль женился в самом Минске. Он стал зятем некоего р. Шмуэль-Занвиля, который был чесальщиком льна. Этот р. Шмуэль-Занвиль был одним из известных талмудистов, но хотел жить только трудом своих рук. Во время работы он повторял наизусть один трактат Талмуда за другим.
Зять р. Шмуэль-Занвиля, р. Исраэль, пошел по стопам тестя. Он не пожелал даже находиться на иждивении тестя положенное ему по традиции число лет. Сразу же после женитьбы он стал работать. Будучи в Берлине, он видел машину для изготовления валенок. Теперь Исраэль по памяти сам соорудил такую машину и начал изготовлять валенки, что сразу же обеспечило ему хороший заработок.
Позже, когда добромысльский печник р. Йосеф выбрал Хаим-Шимона в женихи для своей внучки, сироты, Хаим-Шимон остался еще на год в минской йешиве и за это время научился у Исраэля специальности изготовления валенок, а также как собрать машину для этого.
После свадьбы устроил себе Хаим-Шимон в Добромысле мастерскую и начал изготовлять валенки. Вскоре его продукция прославилась, и со всех сторон появились покупатели на его валенки.
Хаим-Шимон был очень дружелюбным человеком и большим добряком. В городе начали прислушиваться к его мнению и считаться с ним. Еще совсем молодым он был уже избран представителем общины при градоначальстве по всем делам общины. Понятно, что его теперь звали уже реб Хаим-Шимон.
Р. Йосефа давно уже перестали называть печником, — он печей уже не клал, а занимался исключительно огородничеством и полевыми работами. В то же время он почти всегда был занят изучением Торы и молитвами. Обычно он пару часов в день отдыхал в молельне при синагоге на жесткой скамье.
Его часто спрашивали: «Р. Йосеф, если уж дремать, то не лучше ли делать это дома на мягкой постели?»
На это он обычно отвечал, что он хорошо помнит дни, которые он провел в йешиве и спал на жесткой скамье. И прибавлял: «Таким путем приобретают знания Торы: хлеб с солью ешь, воду в меру пей и на земле спи. Если человек слишком изнежен, — говорил он, — то нет ему удачи в учебе».
К р. Хаим-Шимону р. Йосеф был привязан сильно. Несколько раз в неделю они совместно занимались учебой, и каждый из них наслаждался ученостью другого. Одно только огорчало р. Йосефа — р. Хаим-Шимон был слишком горяч в споре и не мог промолчать, если он замечал в ком-либо горделивость и бахвальство; гордеца р. Хзим-Шимон не щадил, даже если это был величайший талмид-хахам. Нелюбовь к горделивости и бахвальству была у Хаим-Шимона в крови. Он научился этом)! у своего первого меламеда, а также у Лиознонского шамеша р. Йекутиэля. В памяти Хаим-Шимона особенно врезалось сказанное как-то р. Йекутиэлем о фараоне египетском и о его горделивости. Фараон, как известно, — говорил старый Йекутиэль, — считал себя богом. Он осмелился нахально заявить: «Кто такой еврейский Б-г, которого я обязан якобы слушаться?» Вот за эту его горделивость, сказал р. Йекутиэль, наказал его Всевышний десятью казнями и утопил его и все его войско в Тростниковом море. Корах тоже получил по заслугам за свое чванство, — говаривал р. Иекутиесль.
Вот почему вскипал гневом р. Хаим-Шимон, когда он слышал от кого-либо, будь то даже очень важная личность, нечто такое, что отдавало чванством. Р. Хаим-Шимон строго упрекал такого гордеца и так его отделывал, что тот долго его помнил.
Часто это приводило к перебранкам. Не всякий был готов проглотить обидные слова р. Хаим-Шимона, который в конце концов был еще очень молод, и смолчать. Многие считали, что с его стороны это нескромно выступать против старших и уважаемых людей. Р. Йосеф тоже не одобрял эти выступления р. Хаим-Шимона, хотя в душе он соглашался с ним; он сам не терпел гордецов. Но он считал, что молодой р. Хаим-Шимон должен быть более выдержанным.
И вот между ними часто происходили горячие споры. Каждый из них подкреплял свое мнение сказаниями Xазал. Но р. Хаим-Шимон всегда одерживал верх над своим спорщиком ссылкой на сказание, приведенное в трактате «Санедрин» (101): «И сказал р. Нахман: горделивость, которой страдал Йеравам, выжила его со света».
— Горделивость — это наихудшее в человеке, — старался р. Хаим-Шимон доказать деду жены, — от этого все беды. Это оскверняет Тору. А если так, то как же можно простить тому, кто оскверняет Тору? Талмуд свидетельствует о горделивости Йеравама, что она его погубила. В трактате «Санедрин» (102) сказано по поводу стиха в книге пророка Малахи, гл. 18: «И встретил пророк Ахия а-Шилони его (Йеравама) по дороге, и он укрывался новым одеянием, и оба были одни в поле». Спрашивает Талмуд: почему новое одеяние? На это отвечает р. Нахман, что подобно тому, как новая одежда не имеет пятен, так и Тора Йеравама была безукоризненно чистой. Другой мудрец говорит, что Тора его была, как новая одежда, в том смысле, что от него слышали нечто такое новое в области Торы, что до него ни от кого еще не слышали. Затем задан в Талмуде вопрос, что означают слова стиха «И они были одни в поле»? На это отвечает р. Йеуда, что все мудрецы были по сравнению с ними, как трава в поле. Приведено и такое мнение, что этот стих намекает на то, что все понятия Торы были для них открыты, как поле.
И р. Хаим-Шимон заключал: «Теперь Вы видите, к чему ведет горделивость? Все величие Йеравама в знании Торы не помогло ему. Он сам стал грешником и ввел в тяжелый грех идолопоклонства людей. Только зло он навлек на евреев и на себя, и всему виной была его горделивость!»
Несмотря на частые споры между старым р. Йосефом и мужем его внучки р. Хаим-Шимоном, они все же жили дружно. Р. Хаим-Шимон был также любим всеми жителями Добромысля. И так продолжалось до тех пор, пока не случилось нечто непредвиденное. И случилось это... в бане.
Баня в Добромысле, как и во всех других городах и местечках со значительным еврейским населением, была важным общественным предприятием. Два дня в неделю, по средам для женщин и по пятницам для мужчин, там было очень многолюдно. Во все остальные дни баня не топилась. Тогда нагревали только воды миквы для окунающихся. Добромысльская баня отличалась своей печью, которую соорудил р. Йосеф в молодости. Эта печь давала тепло сразу же, как только поливали горячие кирпичи несколькими шайками воды. И тогда становилось так жарко, что лежавшие на верхней полке вынуждены были спускаться вниз.
Поскольку котел был недостаточно велик, был заведен в Добромысле порядок, что каждый моющийся имеет право расходовать только пять шаек воды. Пришлось также установить порядок, что мыться можно только партиями, чтобы банщик мог обеспечить всех достаточным количеством горячей воды. И так оно уже завелось, что по пятницам ходили в баню каждый со своей партией.
В Добромысле гостил тогда известный своей ученостью глубокий старик р. Бецалел из Рососны, приехавший навестить зятя его сына, р. Йеошуа-Файтеля-писца. Р. Бецалел изучал Тору свыше сорока лет в полном уединении. Он славился глубиной и широтой своих знаний, а также своей чрезвычайной Б-гобоязненностью.
Особенно же славился р. Бецалел своим простодушием, а также тем, что он был очень осторожен в выражениях. И вообще он очень следил за точным выполнением всех заповедей. Чтобы быть уверенным, что уложенные в его тфиллин и в мезузах свитки с главами из Торы написаны безошибочно, он их проверял при помощи увеличительного стекла. Он хотел быть уверенным, что в буквах нет белых точек, не заполненных чернилами. Каждый день, до того как одевать тфиллин, он их измерял специальной линейкой, чтобы удостовериться, что не нарушена их четырехугольная форма.
Р. Бецалел имел также всегда около себя человека, который должен был следить за тем, чтобы тфиллин на руке и на голове занимали строго положенное им место. Этот человек находился около р. Бецалела все время пока он молился и следил, чтобы тфиллин не сдвинулись с места.
Р. Бецалел строго выполнял также заповедь оберегания чести мудрецов. Он сам выполнял это и требовал этого и от других. Чтобы доставить людям почетное право выполнять эту заповедь, он всегда рекламировал свою ученость и праведность. Он этим хотел сказать, что надлежащим почитанием его самого каждый выполняет заповедь, небесный приказ. И действительно, — р. Бецалел, которому было уже за восемьдесят лет, пользовался в Добромысле большим почетом и уважением.
Когда р. Бецалел пошел в пятницу в баню, то и там ему был оказан особый почет. Ему освободили место и все встали перед ним. Р. Хаим-Шимон был также в это время в бане. Хотя он знал, что в бане почитание не обязательно, он все же поступал как и все, потому что не все подобно ему знали, что в Талмуде («Кидушин» 33) различают между помещениями в бане, где люди находятся одетыми и где можно даже обсуждать вопросы Торы, — там-то, конечно, обязаны присутствующие соблюдать заповедь почитания мудрецов, и между помещениями, где моются. Там нельзя рассуждать на темы Торы и там нет обязанности вставать перед мудрецом и почитать его. Р. Хаим-Шимон подумал, что никакого вреда не будет от того, что старику будет оказана честь и в неположенном месте, а пускаться в дискуссию об этом с неучами, значит рассуждать на темы Торы в запрещенном месте, да его и не поняли бы.
Между тем случилось так, что по какой-то причине не хватило горячей воды. Начали взывать к банщику и к Ноне, парильщику, обеспечивающему баню паром, поспешить и обеспечить горячей водой хотя бы р. Бецалела. В это время сидели на скамье в стороне два местных жителя и рассуждали об этом р. Бецалеле.
— Уже сорок лет, как он «справляет пришут» (уединение). Эти два еврея разговаривали между собой, казалось бы, так, что никто не мог их слышать. Сам р. Бецалел сидел не сколько поодаль; эти слова не должны были, казалось, дойти до него. Но р. Бецалел их все же услышал.
— Не сорок, а сорок семь лет я сижу в уединении. И еще того больше надлежит вам знать: с тех пор, как я встал на этот мой путь, я не выглянул дальше своих четырех локтей, — отозвался он.
Когда р. Хаим-Шимон услышал это, он вскипел. Он посчитал это за признак горделивости и самохвальства со стороны р. Бецалела, но он сдержался и не сказал ни слова. Только позже, когда они уже были в раздевалке, обратился р. Хаим-Шимон к р. Бецалелу:
— Рабби, — сказал он ему, — как видно, Вас не беспокоит решение наших мудрецов о том, что нельзя выказывать никакого признака горделивости. Вы, рабби, прислушались к тому, что эти два еврея говорили между собою о вас, выражая вам свое уважение и хваля вас, а вы не преминули добавить, что вы сидели в уединении больше времени, чем это было, по их мнению, а также, что все это время вы остерегались выглянуть дальше ваших четырех локтей! Разве это не признак горделивости и самохвальства? А ведь в части горделивости наши мудрецы очень требовательны. Гаон р. Арье-Лейб, минский рош-йешива, сказал по поводу слов р. Йеуды, приведенных им от имени Рава («Баба-Батра» 98): «Ето красится в тогу мудреца, а сам он не такой, то его не впустят в ограду Всевышнего». На это сказал р. Арье-Лейб, что не следует понимать эти слова в том смысле, что накажут того, кто совсем не тот, за кого он себя выдает, но даже тот, кто есть действительно мудрец, но он преувеличивает свои знания и заслуги и этим грешит против истины, того-то не впустят за ограду Всевышнего. Речь, таким образом, идет не о наказании явного обманщика, вид наказания которого известен!
Р. Хаим-Шимон высказал все это старому гаону с такой горячностью именно потому, что хотел, чтобы его слова дошли до престарелого ученого, в котором он вдруг приметил искорку горделивости, что совершенно вывело р. Хаим-Шимона из себя. Присутствовавшие при этом люди навострили уши и разинули рты. Многие совсем не поняли, что именно сказал р. Хаим-Шимон. Хотя произнесенное р. Хаим-Шимоном нравоучение не трудно было понять, все же суть его до них не дошла. Те же, которые поняли смысл нравоучения и знали хорошо, что оно сильно задело старика, ни слова не сказали. Некоторые чувствовали, однако, что р. Хаим-Шимон позволяет себе слишком многое, и что с его стороны это большое нахальство — так разговаривать со знаменитым цадиком.
