Дружеское отношение мудреца к простолюдину. Желание отца заиметь для дочери ученого мужа.
Не легко было добромысльскому кузнецу р. Элиэзер-Реувену дать свое согласие третьему зятю р. Ицхак-Шаулу на то, чтобы тот стал его помощником в кузнице. Он льстил себя надеждой, что как и первые его зятья, ставшие главами йешив, младший зять тоже применит свои знания на поприще науки и станет видным человеком.
Сам р. Элиэзер-Реувен не считал труд и трудящихся людей чем-то позорным. Но у него была такая любовь к мудрецам, что он немало потрудился, чтобы выдать всех своих трех дочерей за ученых мужей. Он потратил на это много средств и после свадьбы содержал своих зятей, обеспечив им все их потребности. Его гордостью и радостью было то, что они продолжали учебу. Старшие зятья уже не жили с ним. Главной его радостью был теперь его младший зять, находившийся еще на его иждивении.
Р. Элиэзер-Реувен чувствовал, что тут что-то не так. Если иметь зятя-ремесленника, то к чему были все его труды? Он обсуждал этот вопрос несколько раз с женой Двойрой и дочерью, женой р. Ицхак-Шаула, Песей. Двойра смотрела на это трезво: «Разве ты сам не являешься примером, доказывающим что можно быть ремесленником и одновременно Б-гобоязненным евреем?»
И все же колебался еще р. Элиэзер-Реувен, пока он, наконец, не убедился, что третий его зять вообще отличается от других молодых талмудистов, особенно же — от обоих старших его зятьев. Это было видно хотя бы по тому, как он обращался с его соседом, малограмотным Звулун-Биньямином, этим деревенским детиной, который всю жизнь провел в деревне среди гоев и жил тем, что лечил больных коров и снимал шкуры с павших животных. Только р. Элиэзер-Реувен относился к нему хорошо. Все же другие жители Добромысля смотрели на него сверху вниз, и не столько за его профессию, сколько за его безграмотность. Даже старшие зятья кузнеца часто подтрунивали над Звулун-Биньямином и говорили о нем с издевкой. Кузнец считал это нормальным, — сосед был на самом деле никчемной личностью. Поэтому он не осуждал своих ученых зятьев за такое их отношение к соседу. Больше того, он считал это доказательством того, что невежда и не заслуживает иного к себе отношения.
Совсем иначе относился р. Ицхак-Шаул к шкуродеру. К изумлению кузнеца, обращался его зять с Звулун-Биньямином очень предупредительно. В то время, как Звулун-Биньямин не смел подходить близко к ученому юноше, особенно когда тот был занят учебой, откладывал р. Ицхак-Шаул, как часто замечал его тесть, открытую книгу в сторону с появлением Звулун-Биньямина, просил его садиться и заводил с ним беседу, расспрашивая о том, что давило ему сердце, и обо всем, что касалось его и его семьи.
Сначала не мог Звулун-Биньямин понять, по-видимому, чего от него хотят. Но, когда он внимательнее прислушался к словам молодого ученого, он почувствовал себя увереннее. Р. Ицхак-Шаул не только утешал этого неуклюжего простолюдина, но и давал ему советы по вопросам, касавшимся его самого и его семьи. Больше всего огорчали Звулун-Биньямина его дети. Во-первых, у него была единственная дочь, Дина, которой скоро исполнялось восемнадцать лет и для которой время было уже подумывать относительно жениха. Затем были у него малые дети, свои и приемыши, оставшиеся сиротами дети шурина, которых он по доброте сердца принял к себе и воспитывал, как собственных детей.
Звулун-Биньямин как раз и хотел, чтобы собственные его и приемные дети не выросли невеждами, как он сам. И он посылал их к лучшим учителям. Звулун-Биньямин мечтал послать их в йешиву. Но кто же ему посоветует о таких вещах? Если он пытался спросить совета у кого-либо из жителей города, тот махнет, бывало, рукой и скажет с издевкой: «А если твои дети будут ремесленниками, не годится тебе? Хватит, если твои дети научатся читать!»
Это доставляло Звулун-Биньямину сильное огорчение, и когда он впервые доверился р. Ицхак-Шаулу, он не скрывал своего потрясения.
— К кому мне обратиться, если все отталкивают меня, как будто я лишен права иметь детей талмудистов, — жаловался Звулун-Биньямин со слезами на глазах.
Р. Ицхак-Звулун выказывал Звулун-Биньямину свою симпатию и сразу же вызвался быть руководителем его детей.
— Пришли их ко мне, — сказал он, — я их проэкзаменую и даже буду учить их. Если только они способные и есть у них желание учиться, я их подготовлю так, что они и до йешивы доберутся.
Звулун-Биньямин ожил.
— Вы меня осчастливили, — воскликнул он, — этого вашего одолжения я никогда не забуду. А теперь, — начал он говорить доверчиво, утирая слезы, — я хотел бы получить от вас совета также относительно моей дочери. Она — чудесное дитя. Чем же она виновата, что у нее отец невежда, так низко павший в глазах людей? Мне бы хотелось иметь для нее грамотного мужа. По правде говоря, я очень завидую вашему тестю, у него все три зятья люди ученые. Почему бы и мне не заиметь ученого зятя в мужья моей Диночке?
— А кто говорит, что нет? — обрадовал его р. Ицхак-Шаул, заметив бесхитростность этого простого еврея.
— Вы первый человек, которому я осмеливаюсь сказать, что хочу ученого юношу для моей дочери. С другими я боюсь говорить об этом, чтобы не смеялись надо мной.
Звулун-Биньямин открыл р. Ицхак-Шаулу, что он отложил целых сто злотых на приданое дочери. У него хватит денег и на оборудование квартиры, и на одежду для молодых.
— Я заверяю Вас, что зять-талмудист ни в чем у меня нуждаться не будет. Я его, так сказать, на руках носить буду. Он сможет беспрепятственно отдаваться целиком учебе. Но где же взять такого жениха?
Звулун-Биньямин проговорил это с такой глубокой тоской и чувством, что р. Ицхак-Шаул был сильно тронут.
— Я вас обеспечу таким зятем, — заверил он соседа. Звулун-Биньямин даже подскочил от радости.
Р. Ицхак-Шаул объяснил Звулун-Биньямину, что его отец р. Нисан, который живет в Горках, — это еврей, который любит сватать хороших молодых людей. Поэтому он сразу же напишет ему и попросит найти достойного жениха для дочери Звулун-Биньямина.
— Не забудьте только написать вашему отцу всю правду, — потребовал Звулун-Биньямин. — Напишите ему, кто и что я; что я простолюдин, большой невежда и живу тем, что сдираю шкуры с падали и лечу больных животных. Моя жена также простая женщина, ее отец — сапожник. Теперь, на старости лет он стал шамешом в Б-гоугодном заведении в Дубровне. Вы можете также написать Вашему отцу, что до моей свадьбы я не знал азбуки и не мог произнести даже благословение. Только после женитьбы я кое-как научился читать и выучил нужные благословения, которые должен уметь произносить еврей. Молиться с коллективом я и сейчас не умею, — не успеваю за ведущим. Когда меня вызывают к чтению Торы, у меня зуб на зуб не попадает от боязни зацепиться языком при произнесении благословений. Я знаю, что над моим произношением слов молитвы люди смеются за моей спиной. Что же мне делать, когда я так наказан? Однако во всю свою жизнь я никогда не лгал. Я не обманул ни еврея, ни нееврея.
Назавтра принес Звулун-Биньямин р. Ицхак-Шаулу сто двадцать золотых монет, которые были отложены им на приданое для дочери и на свадебные расходы.
— Я слышал как-то, что невежде нельзя верить на слово, — сказал Звулун-Биньямин простодушно, — поэтому пусть эти деньги лежат у вас.
В то время, как на ученого р. Ицхак-Шаула произвела большое впечатление бесхитростность и непосредственность шкуродера, на Звулун-Биньямина произвела еще большее впечатление простота в обращении и дружеское отношение к нему р. Ицхак-Шаула. Он говорил с ним, как с себе равным. Звулун-Биньямин хорошо знал, каким низким человеком он выглядит в глазах всех жителей Добромысля. Его оттолкнули от себя евреи Добромысля не только за его неотесанность и невежество, но и за его профессию. Звулун-Биньямин хорошо помнил, как его преследовали за его невежество когда он проживал в центре местечка. Он не забыл то время когда он не мог еще произносить благословение над читаемым отрывком Торы, поэтому эту честь ему оказывали только раз в году — в день Симхат-Торы; его вызывали тогда к чтению Торы вместе со всеми малышами. Звулун-Биньямин становился тогда позади еврея, удостоившегося этой чести за пожертвованную им большую сумму денег, и вместе с мелюзгой повторял за ним слова благословения. Даже повторять эти слова вслед за читавшим ее он не мог как следует. Малышам, среди которых находился и он, это доставляло большое удовольствие. Многие разражались смехом. Нашлись и среди взрослых шутники, издевавшиеся над ним, «ломавшим зубы» при повторении слов благословения. Звулун-Биньямин чувствовал себя уничтоженным в этот момент. Если бы не то, что он считал себя обязанным, как и всякий еврей, хотя бы раз в году быть вызванным к чтению Торы, он, конечно же, не пожелал бы пройти этот адский искус быть высмеянным всей еврейской общиной.
Но люди над ним подтрунивали не только в день Симхат-Торы. Так было с ним всегда, как только он показывался в синагоге или же... в бане. Всюду находились «милые ребята», издевавшиеся над ним. Звулун-Биньямину это причиняло много горя. Он поэтому выбрался с семьей из центра местечка и обосновался по соседству с кузнецом р. Элиэзер-Реувеном, — единственным евреем в Добромысле, который дружелюбно к нему относился. Здесь, около кузнеца, вдали от добромысльских мещан, чувствовал себя Звулун-Биньямин увереннее; но в душе он все еще переживал от того, что не может быть как все евреи, — молиться коллективно с ними и сидеть среди них при различных торжествах так, чтобы никому не приходило бы в голову смеяться над ним.
В беседах с дружелюбным р. Ицхак-Шаулом открыл ему Звулун-Биньямин свое сердце впервые в жизни.
— Почему в этом отношении евреям надлежит быть отличными от, скажем, гоев? — спрашивал он простодушно. — У гоев, например, не надо ничего знать. Ходят в костел и прислушиваются к тому, что говорит ксендз. И этого достаточно. У евреев же нужно обязательно самому уметь молиться и нет предела тому, сколько надо знать. Если же попадется такой еврей, как я, голова которого попросту не способна охватить все это, над ним все время издеваются!
В ответ на это говорил р. Ицхак-Шаул много, утешая и ободряя Звулун-Биньямина; он возбудил у бедного простолюдина надежду, что и он сможет еще подняться на более высокую ступень развития.
Зять кузнеца дал с самого начала понять своему собеседнику, что евреи действительно отличны от гоев; что евреи — это народ, который обязан и должен стоять на более высокой ступени общечеловеческого развития. Если гои могут довольствоваться только тем, что прислушиваются к словам ксендза в костеле, то у евреев, напротив того, много повседневных обязанностей, а чтобы достойно выполнять эти обязанности, нужно многое уметь и много знать. Но это не значит, что если кто-нибудь не обучен, то он тем самым находится на более низкой ступени, чем грамотный еврей. Вообще, — объяснил ему р. Ицхак-Шаул, — нечего стыдиться какой бы то ни было профессии, если работу выполняют честно. Что касается грамотности, — утешал его молодой ученый, — так ведь в конце концов не теория важна, а дело, которым может отличиться любой еврей — ученый или простолюдин.
— Все евреи, — сказал р. Ицхак-Шаул, — равны во всех вопросах святости. Только коаним должны были исполнять свои, особые заветы. Все же остальные евреи абсолютно равны, когда речь идет о выполнении заповедей Торы.
Одновременно дал р. Ицхак-Шаул понять Звулун-Биньямину, что когда дело касается молитвы, то важен десятый или третий участник этих коллективных молений, безотносительно невежда это или ученый. Десятый молящийся, будь он хотя бы и невеждой, дополняет этот миньян. Это означает, что в еврее важно его еврейское начало, а не степень учености его.
— Вот оно что! — воскликнул Звулун-Биньямин в возбуждении.
С тех пор он начал чувствовать себя человеком, равным всем. Он стал более бодрым, сильным, гордым.
Между тем продолжал р. Ицхак-Шаул развивать самосознание Звулун-Биньямина, ссылаясь в своих беседах на сказания наших мудрецов. Эти сказания, никогда раньше не слышанные Звулун-Биньямином, он так умело разъяснял, что этот простолюдин мог их понять. При этом разговаривал р. Ицхак-Шаул с ним, как с равным, которому доступны сказания Xазал. Р. Ицхак-Шаул пересказал Звулун-Биньямину слова р. Шимон бен-Лакиша («Хулин» 92): «Этот народ (евреи) приравнен к винограднику. Ветки — это обыватели; грозди винограда — мудрецы; листья — простолюдины. Поэтому обязаны мудрецы молиться за благополучие простых людей, за их успехи в труде, ибо, как листья защищают плоды, так защищают простолюдины остальную часть народа — мудрецов».
Р. Ицхак-Шаул шел еще дальше. Он дал понять Звулун-Биньямину, что в какой-то степени он может еще и сейчас выправить свой основной недостаток — невежество.
— Вот этим и отличаются евреи от неевреев, –- сказал он Звулун-Биньямину. — У евреев все время учатся. В каждой синагоге имеются различные кружки по изучению тех или иных предметов. Имеются часы учебы для ученых талмудистов, но имеются уроки и для малограмотных людей. Идите каждый день в синагогу в вечерние часы и прислушивайтесь к тому, что там изучают. Через некоторое время вы почувствуете, что кое-что к вам пристало. Нет еврея, который не смог бы со временем чему-нибудь научиться.
Звулун-Биньямин был так воодушевлен все услышанным, что тут же обещал р. Ицхак-Шаулу ходить ежедневно в синагогу и слушать урок.
— Пусть смеются надо мною, — сказал он, — со временем я буду, как и все.
Звулун-Биньямин начал верить в свои силы. Он прислушивался в синагоге ко всему, что там изучали, и даже к беседам. Если он что-либо не понимал, он приходил позже к р. Ицхак-Шаулу, и тот разъяснял ему непонятное.
Прошло некоторое время, и р. Ицхак-Шаул получил ог своего отца из Горок ответ на свое письмо о женихе дли дочери Звулун-Биньямина, Дины. Р. Нисан, отец р. Ицхак-Шаула, сообщил своему сыну, что у него на примете несколько молодых людей-талмудистов, из среды которых можно выбрать жениха для Дины. Он обещал вскоре заиметь до стойкого жениха для нее.
