Вся эта история произошла в маленьком еврейском местечке под названием Шпальтов. Духовным руководителем тамошних евреев был преданный своему делу раввин, пожалуй, слишком серьезный и образованный, чтобы по-настоящему подходить для этой должности. В Шпальтове никогда прежде не было такого ученого раввина, причем глубина познаний сочеталась у него с искренней заботой о ближних. Увы, оба эти качества не были замечены жителями местечка. Будучи людьми необразованными, они не могли оценить меру его учености, а его рассуждения о необходимости помогать евреям всей округи представлялись им наивными и пустыми мечтаниями.
Это свое мнение некоторые из жителей местечка порой высказывали вслух как бы притворно сочувствуя рабби. «Ну что вы хотите от бедняги, — говаривали они, — если ему просто не о ком больше заботиться?!»
Этими словами они намекали на тот печальный факт, что Всевышний не благословил их рабби детьми. Это обстоятельство, разумеется, живо обсуждалось в местечке, но увы, давно уже прошли времена, когда шпальтовские евреи еще надеялись и молились, чтобы жена рабби родила ребенка. Вот уже тринадцать лет, как рабби жил в Шпальтове, а женился он еще за три года до переезда в местечко, и все эти годы его семья оставалась бездетной.
Однако, хотя шпальтовская община уже оставила всякие надежды, сам рабби и его жена — ребецин — все еще продолжали надеяться. Они испробовали все, что только возможно: горячо молились, советовались со знающими людьми, обращались к врачам, но увы — все их усилия оставались тщетными.
Черствость односельчан тоже не облегчала их положения. Нет, нет, шпальтовские евреи вовсе не собирались унижать своего рабби — просто они были грубыми, необразованными людьми. Эти дровосеки, молочники и торговцы домашней птицей не в состоянии были относиться к проблемам рабби с необходимым тактом. Им ничего не стоило, к примеру, обратиться к нему с каким-нибудь вопросом, относящимся к воспитанию детей, а потом вдруг опомниться, прервать разговор и начать шумно извиняться за свою нескромность.
Сам рабби никак не проявлял своего огорчения и старался относиться к слабостям своих соседей, в том числе, к их чрезмерной эмоциональности, как можно снисходительнее, но, разумеется, в глубине сердца он немало от всего этого страдал. Он и его жена могли бы стать идеальными родителями — ведь они так много дали бы своим детям! Однако любая мысль об этом причиняла им настоящую боль — тем более острую, чем меньше у них оставалось надежд.
Как будто специально для того, чтобы усугубить их трагическое положение, кое-кто из местных забулдыг стал поговаривать о том, что неплохо бы, мол, заменить нынешнего рабби другим, имеющим детей. «Не может бездетный рабби наставлять общину», — твердили они на всех перекрестках. На самом деле, они, разумеется, просто искали оправдания своим собственным недостаткам и надеялись облегчить себе жизнь, избавившись от чрезмерных требований своего рабби. Ежедневно встречаясь с ним и зная о его беде, они испытывали постоянную неловкость. Но вместо того, чтобы разумно вести себя в сложившейся ситуации, они начали раздумывать, как бы им избежать трудностей.
Для рабби и его жены эти разговоры были тяжелейшим испытанием. Дело было не только в жестокой неблагодарности, которую, в сущности, проявили шпальтовские евреи, — мало того, в ней звучала оскорбительная окончательность безжалостного приговора. И в самом деле, откуда им известно — а вдруг у рабби еще будут дети? Почувствовав, что рабби от огорчения совсем замкнулся в себе, ребецин решила прибегнуть к последнему средству. «Поезжай к Магиду, — стала уговаривать она мужа, — поезжай к святому Магиду из Кожниц.» После шестнадцати лет семейной жизни, когда обстановка в городке стала совсем неспокойной, необходимо было предпринять что-то по-настоящему решительное.
Рабби принял совет жены с немалым душевным смятением. Кто не слышал о святом Магиде из Кожниц? О его блистательных притчах, широкой благотворительности, многочисленных совершенных им чудесах?! Все знали, что своими познаниями и поистине сверхъестественными способностями Магид намного превосходит простых смертных. По правде говоря, это была одна из причин, по которым шпальтовский рабби до сих пор не совершил паломничества в Кожниц. В глубине души он опасался предстать перед пронизывающим, ясновидящим взором Магида.
Разумеется, рабби был высокопорядочным и Б-гобоязненным человеком и мог не опасаться никакого обсуждения своих поступков, но ведь Кожницкий Магид судил людей не по их внешним достоинствам! Он видел их насквозь. Бывало, объезжая города и местечки и встречаясь с множеством людей, он упрекал их не только в том, в чем они согрешили, но и за то, что они могли сделать и не сделали, чего могли достичь и не достигли.
Поэтому шпальтовский рабби боялся, что Магид заглянет в его душу. Хуже того, Магид мог открыть, что рабби и его жене вообще не суждено иметь детей. Может быть, лучше жить между надеждой и разочарованием, чем с таким сокрушительным приговором. Вот почему шпальтовский рабби отправился в Кожниц с тяжелым сердцем. Представ, наконец, перед Магидом, он обнаружил его погруженным в чтение священных книг. Прошло несколько минут, прежде чем Магид обратил внимание на гостя, и за это время рабби окончательно решил, как он будет себя вести. Он не просто попросит Магида о благословении, но откровенно признается ему, что проделал весь этот путь в последней надежде удостоиться потомства. Рабби твердо решил не только поведать Магиду о своем отчаянии, но и рассказать о надежде на него, о вере в его способность замолвить за него слово перед Владыкой Вселенной.
Магид наконец заметил, что кто-то стоит перед ним, и посмотрел на рабби.
«Да, друг мой?» — мягко произнес он, указывая гостю на каменную скамью, до блеска отполированную сотнями прежних сокрушенных просителей.
Присев на скамью, шпальтовский рабби тотчас принялся рассказывать о своем горе. Не раз всплакнув во время своего рассказа, он закончил его словами: «Когда мы поженились, мы мечтали, что у нас будет большая еврейская семья. Это было шестнадцать лет назад. И вот сегодня не только сердца наши разбиты — мое положение и заработок тоже находятся под угрозой. Меня привела к вам последняя надежда; все остальное я уже перепробовал. Магид, заступитесь за меня перед Всевышним!»
Магид задумчиво закрыл глаза, помолчал несколько мгновений, а потом еле слышно произнес: «У всех свои огорчения. Если бы нам дано было видеть беды других людей, может, мы были бы благодарны Всевышнему за то, что наша доля все-таки легче. Чужие страдания невыносимы. Но мы не замечаем их и не хотим понять, что Всевышний посылает нам только то, чего мы, в конечном счете, заслуживаем...»
Услышав эти слова, шпальтовский рабби не на шутку встревожился. Он ведь приехал в Кожниц не за утешением, а за помощью. Но тут Магид снова закрыл глаза и тихонько постучал пальцем по столу. Шпальтовский рабби напрягся. Теперь вся его душа сосредоточилась в молитве, надежде и мольбе, чтобы Магид снизошел к его просьбе и ему не пришлось покинуть Кожниц с пустыми руками. Только подумать — вернуться ни с чем к огорченной жене и шпальтовским насмешникам...
Спустя несколько минут, которые показались рабби вечностью, Магид снова открыл глаза. На сей раз его пронзительный взгляд был затуманен слезами.
«Друг мой, — сказал он шпальтовскому рабби. — Я вижу, что все Небесные врата перед тобою закрыты. Есть только один путь — ты должен найти человека, у которого есть ключ к каким-то из этих врат.»
Шпальтовский рабби торопливо наклонился к Магиду, надеясь услышать имя этого человека и его адрес.
«Человек этот, — продолжал Магид, — живет в окрестностях твоего местечка...»
Рабби был чрезвычайно изумлен. Он хорошо знал всех жителей местечка и окрестностей и был убежден, что среди них нет ни одного, кто хотя бы отдаленно напоминал собою праведника. Магид понял, что рабби мысленно перебирает имена всех своих соседей, пытаясь угадать, кто из них мог бы владеть ключами от врат Небесных, и, не желая продлевать его терзаний, сразу же продолжил: «В лесу возле Шпальтова живет один из тех тридцати шести святых цадиков, на которых держится мир. Его зовут Шварцвольф». «Шварцвольф?!» — потрясенно вскричал шпальтовский ребе. В отчаянии он подумал, что Магид ошибся. «Вот именно — Шварцвольф. Он — один из праведных „тридцати шести“, „ламедвавников“, ему открыто то, чего не видят остальные, и сам он видится не таким, каким является на самом деле».
Любой шпальтовец легко понял бы изумление рабби: Шварцвольф был самым известным и эксцентричным среди всех галицийских бродяг. Никто не знал, чем он, собственно, занимается. Считалось, что он промышляет рубкой леса, к тому же, всем было известно, что образ жизни он ведет далеко не Б-гобоязненный. Жить ему приходилось прямо в лесу, в хижине, потому что никто в местечке не согласился бы иметь соседом такого отвратительного субъекта. Он был вечно грязен и омерзителен — не еврей, а истинное наказание для всей общины. Даже благожелательный ко всем без исключения шпальтовский рабби, терпения и вни мания которого хватало на всех в округе, в конце концов отчаялся добиться чего-либо от Шварцвольфа. Поначалу, только поселившись в Шпальтове, рабби, как и многие другие до него, пытался найти с этим человеком общий язык. И хотя все его попытки наталкивались на недоверие, насмешки и издевки Шварцвольфа, рабби долго не признавал себя побежденным.
Рабби считал, что даже в самом непутевом из нас дремлет «частичка настоящего еврея», которую нужно только обнаружить и разогреть. А когда эта искорка станет огоньком, воспламененная душа уже сама с радостью потянется к Всевышнему.
«Ну-ну, — потешались местечковые евреи над своим рабби, — посмотрим, как вам удастся заставить Шварцвольфа помогать другим людям! Да он вам шею свернет за одно только упоминание об этом!»
И действительно, вскоре рабби понял, что на сей раз его подопечные шпальтовцы были не так уж далеки от истины. Как они и предсказывали с самого начала, ему пришлось оставить свои душеспасительные беседы с гигантом-лесовиком: тот и вправду мог, чего доброго, в приступе ярости свернуть ему шею.
Очнувшись от своих размышлений, рабби торопливо поблагодарил Магида за совет, попрощался с ним и отправился в обратный путь. По дороге он размышлял о том, как ему найти общий язык с Шварцвольфом. Этот отшельник ни с кем не разговаривал и отказывался встречаться с людьми.
Только у самого въезда в Шпальтов у рабби сложился хоть какой-то план. В пятницу вечером он как бы ненароком зайдет подальше в лес и притворится заблудившимся. Буквально перед самым наступлением субботы он постучится в хижину к Шварцвольфу и скажет, что сбился с дороги и уже не успевает добраться домой. Какой еврей откажет другому еврею в субботнем гостеприимстве?!
Вернувшись домой и поделившись этим планом с ребецин, рабби на всякий случай сообщил в синагоге, что в субботу его не будет в местечке. Одновременно, опасаясь худшего, он приготовил себе в дорогу узелок с провизией — на случай, если Кожницкий Магид все-таки ошибся и Шварцвольф вовсе не тот праведный цадик, каким он его назвал...»
Уже приближалась суббота, когда шпальтовский рабби вошел в темный, мрачный лес. За несколько минут до захода солнца он постучал в дверь хижины Шварцвольфа. Сердце его отчаянно колотилось, он прерывисто дышал. Только безвыходность ситуации да вера в святого Магида из Кожниц поддерживали его дух.
Он перевел дыхание и постучал снова — негромко, даже робко, в глубине души боясь увидеть отталкивающее лицо и столкнуться с грубыми манерами хозяина. На какой-то миг ему даже захотелось отказаться от всей этой затеи, но потом отчаяние снова придало ему силы. «Все это ради моей жены, да будет она благословенна, и нашего ребенка, да пошлет его нам Всевышний!» — прошептал он про себя и постучал еще — на сей раз уже чуть погромче.
Из хижины раздался пронзительный крик: «Поди прочь и не смей больше появляться!» Но нежеланный гость продолжал стучать, хоть волосы и встали у него дыбом от страха. Рабби твердо решился не отступать, пока не получит благословения Шварцвольфа.
Дверь наконец приоткрылась, и жена Шварцвольфа, перемежая свои слова нелестными эпитетами, закричала рабби в лицо, что она в последний раз приказывает ему убраться. «Проваливай да поживее!» — зашипела она и для убедительности подняла над головой довольно увесистый медный подсвечник.
Как ни странно, вид подсвечника внушил рабби новую надежду.
«Послушайте, ведь до наступления субботы остались считанные минуты, а я заблудился!» — взмолился он и изо всех сил налег плечом на дверь, так что она приоткрылась чуть пошире. Рабби увидел печальное зрелище — в доме находились несколько невообразимо запущенных детей. Никогда раньше ему не приходилось видеть столь непривлекательных ребятишек.
Жена Шварцвольфа предупредила, что ее муж должен с минуты на минуту вернуться. Если он застанет в доме непрошенного гостя, добром это не кончится. Однако, увидев, что на гостя эти угрозы не действуют, она впервые за все время подняла на него глаза и пробормотала сквозь зубы: «Ладно, ступай в конюшню! Но с концом субботы проваливай и поскорее, не то хуже будет!»
Рабби побрел к конюшне. Увы, ему суждено было провести эту субботу наедине со старой больной клячей. Узнает ли царица-суббота своего слугу в этом мрачном, скверно пахнущем стойле? На глаза рабби навернулись слезы. Словно мало ему было проклятия бездетности, так теперь приходится терпеть еще и это незаслуженное унижение! «Один лишь всемилостивый Всевышний знает, зачем Он посылает мне эти страдания, — вздохнул рабби, глядя на стропила, усеянные летучими мышами. — Если Шварцвольф действительно цадик, то одна из его заслуг перед Всевышним несомненно состоит в том, что он способен жить с такой женщиной...»
У рабби оставалось теперь только одно утешение. Он продолжал надеяться, что в эту самую ужасную и самую решающую субботу всей его жизни Шварцвольф сумеет каким-то образом открыть для него врата Небес.
И тут он услышал тяжелые шаги Шварцвольфа, шедшего по тропинке к своему дому. Потом он услышал, как скрипнула дверь хижины, и грозные шаги стали приближаться к конюшне. Рабби воспрянул духом. «Видимо, Шварцвольф действительно цадик, — с надеждой подумал он, — и сейчас он собирается пригласить меня в свой дом на субботу...»
Но у хозяина на уме было совсем другое. Он рывком распахнул дверь конюшни и с порога угрожающе помахал кулаком в сторону рабби. Никогда еще он не выглядел столь отталкивающим и ужасным.
«Тебе лучше убраться подобру-поздорову, как только кончится суббота», — предупредил, он ледяным тоном, потом захлопнул дверь и так же тяжеловесно зашагал домой.
Теперь шпальтовский рабби стал всерьез опасаться за свою жизнь, и все остальные проблемы в его глазах несколько поблекли.
Уходя из дому, рабби захватил с собой немного рыбы, кусочек халы и бутылочку виноградного сока, но от вращение убило в нем всякий аппетит. Он заставил себя проглотить свои запасы, но мысли его непрерывно возвращались к Шварцвольфу. Что ждет его от рук этого человека — бесславный конец... или бесценный дар?
Несмотря на скверные манеры и грубые речи хозяина, рабби в глубине души никак не мог поверить, что великий Магид ошибся. В ушах его по-прежнему звучали слова Магида: «Только Шварцвольф может открыть для тебя запечатанные врата Небесные». Он знал, что Магиду открыто то, чего не видят простые смертные. Раз Магид так сказал, стало быть, это он, рабби, при всей своей доброте и смирении, грешен и нуждается в заступничестве перед Всевышним, тогда как его хозяин, с виду неотесанный мужлан, на самом деле — святой цадик самого высокого ранга.
Час проходил за часом, и ночь медленно поворачивала к рассвету. Рабби уже и плакал, и смеялся, но никак не мог заснуть. А когда день стал клониться к вечеру, он начал лихорадочно обдумывать план дальнейших действий — ведь суббота уже приближалась к концу.
Рабби сидел в грязной конюшне, перебирая в уме свое прошлое и пытаясь представить себе весьма смутное будущее. Еще час, не больше, и солнце начнет спускаться за вершины деревьев, а он так и не сумел использовать свой единственный шанс получить благословение Шварцвольфа. Он чувствовал себя совершенно беспомощным.
Беспомощным... Да, это слово как нельзя лучше подытоживало все шестнадцать лет его семейной жизни. Он задумчиво подбросил соломы своей напарнице по стойлу и мельком подивился: интересно, а эта кляча сподобилась благословения выполнить заповедь Всевышнего: «Плодитесь и размножайтесь»?!
Магид сказал, что только один человек может открыть перед ним Небесные врата. И вот он здесь, буквально в нескольких метрах от этого человека... но на самом деле бесконечно далеко. Вместо того, чтобы петь вместе с женой радостные субботние песни, он скорчился в вонючем стойле, и его единственный спутник — старая лошадь, которой давно уже пора на живодерню.
Шестнадцать лет подряд, день за днем, год за годом, они с женой надеялись, что избавление придет. Разочарования и горести были очень жестоки, но они все равно упрямо отказывались верить, что покинут этот мир, не оставив потомства. Вокруг было так много семей, щедро благословленных детьми; неужто Владыка Вселенной откажет им хотя бы в одном ребенке? Неужто род рабби, давший много замечательных ученых, оборвется вместе с его собственной жизнью в этом грязном стойле?!
Мысли рабби снова вернулись к цели его прихода. Магид заверил его, что Шварцвольф в действительности — один из тридцати шести величайших праведников. «Они видят то, чего не видят другие, и не могут быть увидены так, как видятся другие», — подчеркнул Магид. Эта последняя, загадочная часть фразы тревожила рабби. На что намекал Магид?
«Последний час пошел», — подумал несчастный рабби. Даже мучительно унылое однообразие этой субботы, самой тяжкой в его жизни, не шло в сравнение с тем ужасным будущим, которое, как он был теперь уверен, его ожидало.
«Но почему я заранее сдаюсь?» — спросил он сам себя. «Да потому, что не могу даже подступиться к Шварцвольфу!» — ответил он себе же. Может, стоит попросту убежать, пока не поздно? Что такое его беда в сравнении с неминуемой угрозой побоев или даже смерти? Нет, возразил внутренний голос. Не для того он претерпел все эти страдания, чтобы сбежать в последний момент. Осталось всего шестьдесят минут. Он дол жен попытаться. Он что-то придумает...
Опустившись на покрытую соломой землю, он стал изливать свое сердце Всевышнему. Искры раскаяния, никогда прежде не загоравшиеся в нем, вспыхнули теперь ярким огнем, он исполнился решимости до блеска очистить свою душу от всех греховных пятен. Он припомнил все свои проступки последних лет, каждое неуместное слово, и дал клятву, что все эти грехи прошлого никогда больше не повторятся. Эта суббота стала для рабби стократно умноженным Йом-Кипуром — Судным днем!
Погруженный в эти глубокие размышления, он не сразу ощутил мягкое прикосновение. Чья-то рука ласково легла на его плечо. Он поднял глаза и увидел Шварцвольфа, который стоял над ним, весь охваченный сиянием, точно первосвященник, когда он входил в Святая Святых. И он вдруг понял загадочные слова Магида: «Он не может быть увиден, как видимы другие, — потому что, глядя на него, ты видишь только собственное отражение. Тридцать шесть цадиков так возвышенно духовны, что зеркала их души отражают то, что оказывается перед ними...»
Шварцвольф казался отвратительным и страшным всем тем, чьи души были отягощены недобрыми делами или помыслами. Но сейчас, когда рабби возвысил свою душу до высшего, самого благочестивого состояния, он сподобился увидеть Шварцвольфа таким, каким тот был на самом деле!
«Не согласишься ли присоединиться к нашей третьей субботней трапезе?» — спросил Шварцвольф, протягивая ему руку.
Шпальтовский рабби молча поднялся и последовал за хозяином в дом, который он едва узнал. Все предметы в нем блестели, тщательно приготовленные к субботе, а дети, те самые вчерашние отвратительные заморыши, казались теперь херувимами. Жена Шварцвольфа оказалась приятной и гостеприимной хозяйкой, а еда, которой она неустанно потчевала гостя, была необыкновенно вкусной и обильной. Они омыли руки, прочитали молитвы и благословения и уселись за самую изысканную трапезу, в какой шпальтовскому рабби когда-либо приходилось участвовать. Шварцвольф восседал за столом, точно царь Соломон среди придворных, распевая псалмы и гимны в идеальном унисоне со своими детьми.
Когда солнце уже близилось к закату, Шварцвольф повернулся к своему гостю и сказал; «Я знаю, зачем ты пришел. Благодарение Всевышнему, ты будешь вскоре благословлен мальчиком. Прошу тебя только об одном — назови его в мою честь».
Рабби был изумлен необычной просьбой. Первым его побуждением было спросить, разве можно называть ребенка в честь живого человека, но он тут же прикусил себе язык. Кто он такой, чтобы возражать святому?
На самом деле, он был не в состоянии вымолвить слово, не то, что сформулировать вопрос. С той минуты, как Шварцвольф объявил свою добрую новость, рабби был вне себя от волнения. В горле его прочно утвердился какой-то странный комок, а в глазах стояли слезы благодарности.
Шварцвольф, лицо которого сверкало отраженным сиянием святой субботы, снова повернулся к нему. «Так ты обещаешь?» — мягко спросил он.
Шпальтовский рабби только и мог, что молча кивнуть головой. Удовлетворившись этим ответом, Шварцвольф поднялся и провозгласил, что настала пора последнего благословения и молитвы, потому что гостю пора спешить домой — обрадовать жену радостным известием.
«Чем я смогу отблагодарить вас?» — выдавил, наконец, рабби дрожащим от волнения голосом.
«Твое обещание — самая лучшая благодарность, — ответил Шварцвольф. — Но еще важнее, чтобы ты всегда оставался на той духовной высоте, на которую поднялся в эту ночь. Нет ничего более совершенного, чем сокрушенное человеческое сердце. Искреннее раскаяние и стремление покончить с грехами — самые угодные Всевышнему жертвы».
Они произнесли благословение, помолились, а затем Шварцвольф произнес Авдалу. Рабби отчетливо видел, как тяжело было праведнику расставаться с царицей-субботой. Он подумал, что эти великие тридцать шесть цадиков, видимо, только и дышат, что субботой, а потом, в течение прочих дней недели, тончайшая субстанция их душ, наверное, истончается до предела.
И все же несказанное ощущение полного, абсолютного блаженства наполняло сердце рабби, когда он покидал дом тайного цадика. Радостная весть, обретенная уверенность в будущем своей семьи и ощущение более возвышенного духовного существования буквально осчастливили его душу. Казалось, деревья сами расступались перед ним, и он воистину не прошел, а пролетел весь обратный путь до Шпальтова.
На следующее утро, придя в синагогу, рабби был встревожен странным смятением присутствующих. Габбай по очереди подходил к каждому из молящихся, о чем-то его просил и, получив гневный отказ, переходил к другому. Странное дело — он, казалось, и не ожидал ничего, кроме отказа. Рабби был в полном недоумении.
«Что случилось?» — спросил он.
«Да нет, ничего особенного...» — уклончиво ответил габбай.
«Но все-таки? Вы же чего-то хотите... Я вижу, вы всех спрашиваете о чем-то...»
«О да... Тут сейчас будут похороны, и меня попросили попытаться собрать миньян — десять мужчин-евреев, которые могли бы молиться вместе. Я, конечно, понимаю, что дело безнадежное, но нельзя же не спросить... на всякий случай...»
«Безнадежное дело — собрать миньян! С каких это пор евреи отказывают покойному в последней почести?»
«Вы правы, рабби, но тут особый случай. Видите ли... Да нет, не стоит... чего зря время терять? Даже спрашивать нечего...»
«Благословен Праведный Судья! Да кто же это умер?!»
«Я сожалею, что мне приходится вас огорчать... вы так переживаете... ей-Б-гу не стоит... это всего лишь тот грязный мужлан, что жил в лесу... ну, знаете — Шварцвольф... Уверен, что его несчастная душа вздохнула с облегчением, покинув это грязное тело. Жаль только, что ей пришлось так долго в нем мучаться...»
Тут габбай заметил, что рабби застыл, раскрыв рот и уставившись в пространство. «В чем дело, рабби? — с испугом спросил он. — Неужто вы еще надеялись побудить этого забулдыгу хоть как-то послужить людям?»
Рабби молчал, как пораженный громом. Он сразу же понял, что означала странная просьба Шварцвольфа и на какую невероятную жертву он пошел, чтобы рабби и его жена могли иметь ребенка...»
