Пожертвования Тевеля, скрытные и широкой рукой. Хава-Двора остается круглой сиротой. От одного жестокого хозяина к другому.
Тевель начал искать совета. Понятно, что в таком случае он не хотел полагаться на себя. Он был еще весьма молод, слишком молод, чтобы самому решать такие вопросы. Поэтому он пошел к р. Моше Иоффе, раввину Пинска, славившемуся своей гениальностью. Пинск был как-никак городом-двойником Карлина, а он, Тевель, проживал так близко от Карлина. Пинский раввин велел ему принести свои записи прихода и расхода и сам рассчитал сумму доходов, полученных Тевелем, и отсюда — сколько следует ему отчислить на благотворительность. Из десятой части отчислений передал Тевель девять долей раввину для раздачи благотворительности, а десятую долю, — сотую часть доходов, он раздал сам.
Так продолжалось пять лет, в течение которых Тевель очень разбогател. Чем больше он отчислял на благотворительность, тем больше росли его доходы. Тогда начал Тевель давать деньги земледельцам взаймы на счет их будущих урожаев, и тут ему также повезло. Молодой Тевель стал большим богачом.
В Пинске была тогда большая йешива, основанная лет сорок до этого. Главой йешивы был р. Шимон, товарищ Мааршала, — гаона р. Шломо Лурье. После него руководство йешивой перешло к его сыну р. Рафаэлу. Когда раввином Пинска стал р. Моше Иоффе, он стал также и главой йешивы.
Ученики йешивы были все отличниками учебы. Большинство из них были женаты, но они обязались несколько лет изучать Тору, временно разлучившись со своими женами. глава йешивы р. Моше обеспечивал своих учеников всем необходимым. Три части средств, получаемых им от Тевеля, он расходовал на йешиву. Благодаря этим средствам могла йешива повышать знания учащихся и значительно увеличивать их число.
В те времена посещал время от времени Пинск р. Йеуда-Лейб Пуховицер, раввин города Быхова, Белоруссия, который был известен как большой оратор. Он объезжал города и городишки, призывая народ к служению Творцу. Однажды, когда р. Йеуда-Лейб был в Пинске, явились к нему руководители общины Карлина с просьбой посетить их и читать там свою проповедь. Р. Йеуда-Лейб согласился. Он прибыл в Карлин и произнес в субботу в местной синагоге проповедь. Он был большой оратор с импозантной внешностью. Это усиливало впечатление от его проповедей, которыми он воздействовал не только на ученых людей, бывших в состоянии следить за ходом его мысли, но и на простолюдинов, которые едва понимали его. Среди множества народа, пришедшего в карлинскую синагогу слушать его, был также Тевель, на которого проповедь р. Йуда-Лейба произвела большое впечатление. Он пригласил знаменитого проповедника в свое имение. Проповедник рассказал Тевелю, что он собирается ехать в Венецию, чтобы напечатать там свою книгу. Тевель тут же предложил ему покрыть его путевые расходы и оплатить всю стоимость печатания книги. Но при этом он поставил ему одно условие, чтобы все это осталось между ними. Тевель был одним из тех меценатов, которые не любят гласности. Но р. Йеуда-Лейб не удержался и рассказал об этом раввину р. Моше Иоффе. Раввин покачал головой и заметил, что он действительно слышал нечто подобное об этом юноше, который, по-видимому, действительно большой благотворитель.
В каждой еврейской общине всегда находился некто, кто занимался воспитанием сирот. Нашелся такой благотворитель и в Пинске, звали его р. Мордехай-Лейб. Он и жена его воспитывали сирот, — мальчиков и девочек. Мальчиков держали они у себя до их бар-мицвы. Тех, которые не отличались своими способностями и не годились для теоретических занятий, они отдавали в учение к ремесленнику. Там они жили до тех пор, пока не изучали ремесло и могли сами зарабатывать свой хлеб. Когда подрастали девочки-сиротки, их посылали в зажиточные дома помогать по хозяйству или к евреям-земледельцам работать на полях и огородах, по уходу за скотиной и т.д.
В Пинске жил плотник по имени р. Яаков. Он был простым, но очень набожным евреем. Он молился в коллективе и состоял членом кружка молящихся первым миньяном. Заработки его были небольшие, — он едва сводил концы с концами. Однажды во время работы на постройке дома, на него упала балка и переломила ему хребет. Несколько недель он пролежал в постели и умер. Через три месяца родила eго жена девочку, которую назвали Хава-Дворой. Когда девочке исполнилось три года, умерла ее мать, и она осталась круглой сиротой. Община передала ее на воспитание р. Мордехай-Лейбе. У него она жила до двенадцатилетнего возраста, затем она поступила прислугой в один из зажиточных домов Пинска. В этом доме Хава-Двора пробыла шесть лет. Однажды явился к ее хозяину его брат, содержавший корчму недалеко от имения Тевеля.
Корчмарь присмотрелся к работе Хава-Дворы, и она ему очень понравилась. Она была трудолюбивой, а он очень нуждался в такой работнице. Он обратился к своему брату с предложением уступить ему Хава-Двору. У него было для нее много работы в корчме, и она бы очень ему пригодилась. Хозяин Хава-Дворы не дал себя долго упрашивать. Он тут же согласился уступить девушку брату. Спросить об этом мнение самой прислуги им обоим в голову не пришло. Это сильно обидело Хава-Двору. Как так? Она совсем уже не хозяйка сама себе? Но что ей было делать? Она закусила губы и смолчала. У нее не было никого, кто заступился бы за нее. А устроить публичный скандал она но хотела. Кстати, жаловаться на то, что она оставляет этот дом, ей тоже не приходилось. Ей доставалось здесь, как говорится, «за папу и за маму»; хуже, чем здесь, навряд ли будет у нового хозяина. И она примирилась со своей судьбой. Она просила нового хозяина отложить отъезд на один день, чтобы посетить могилы родителей и попрощаться с ними. Но корчмарь высмеял ее.
— Если ты не пойдешь к папе-маме, то они сами явятся тебе во сне, — сказал он, и почти силой усадил ее в телегу и уехал с нею.
За шесть лет каторжной работы у пинского хозяина Хава-Двора ни копейки не получила, — хозяин ведь обеспечил ее едой, ночлегом и одеждой... В полной своей беспомощности она и этому покорилась. Хава-Двора была вообще тихой, Б-гобоязненной девушкой. Она самостоятельно научилась читать и не пропускала ни одной из трех ежедневных молитв. Она также читала Тору на идиш и усердно читала мольбы на идиш. Она была также добросердечной, ее сердце сжималось от жалости к каждому нуждающемуся.
Работа у нового хозяина-корчмаря была нелегкой. И хозяин, и хозяйка навалили на бедную работницу работы по горло, сопровождаемую руганью и оскорблениями. Особенно отличалась своей жестокостью ее хозяйка, — еврейка с ядовитым языком. Хава-Двора переносила издевательства хозяйки безмолвно. Свою изболевшуюся душу она изливала в молитвах, утром с восходом солнца, под вечер и ночью. Она молилась очень сосредоточенно, проливая при этом много слез. Единственным днем отдыха ее была суббота. У нее было одно излюбленное место около корчмы под одним деревом, где она сиживала весь субботний день за чтением Псалмыа или Торы. В субботу она старалась не плакать. Она знала, что в этот день плакать нельзя. И все же бывало, что и в субботу из ее глаз вдруг брызнут слезы. На сердце у нее всегда было очень тяжело, очень уж оно исстрадалось.
Хава-Двора убедилась, что она очень ошиблась, думая, что хуже, чем у первого хозяина ей уже не будет. У корчмаря было значительно хуже. Помимо настоящей каторжной работы, которую ее заставляли выполнять день и ночь, ей, как сказано, доставались постоянно хорошие порции ругани и проклятий. К тому же ее очень огорчало то, что ее новые хозяева такие простые, грубые люди; они живут среди гоев и ведут себя, как гои, говорят, как они, и во всем живут подобно им. У своего первого хозяина она была, по крайней мере, среди многих евреев. По субботам и праздникам она ходила в синагогу и из женского отделения слушала хазана, а иногда — проповедь. Здесь она была лишена и этого, она была совсем оторвана от еврейского мира. Она была целиком предоставлена сама себе. Это причиняло ей много горя. В своих молитвах она постоянно просила Владыку мира сжалиться над ней и вызволить ее из этого рабского плена.
