СБП. Дни Мошиаха! 18 Адара II 5784 г., пятый день недели Цав | 2024-03-28 09:58

Моше Зельдин

Только благодаря большим чудесам я вышел живым из этой войны. На протяжении двух лет после войны я странствовал по городам Венгрии и Румынии, и оттуда вернулся домой в Курск. Вернувшись, я увидел, что местные евреи открыли синагогу.

2420 (0) мин.

Моше Зельдина мы встретили на исходе субботы, в пятый день Хануки, в синагоге «а-Эмуна» в городе Кирьят-Шмуэль. Синагога выглядит как бы взятой из еврейских местечек прошлых лет. Она до сих пор находится в бараке с наклоненной крышей. В ней мы и сидели на хасидском собрании вместе с неизменным старостой синагоги р. Моше Зельдиным. Он приходит в синагогу и как будто возвращает нас на 65 лет назад, в те дни, «в ту страну», когда острый меч навис над еврейскими головами.

Теми, кто стоял стеной против злых ветров, были хасиды Хабада. Которые основали по указанию Ребе Раяц подпольную сеть организаций в каждом городе. Они с самопожертвованием продолжали изучение Торы и поддерживали существование йешив «Томхей Тмимим». Сотням и тысячам удалось таким образом сохранить еврейский огонек, чтобы он не погас до окончательного повержения злодейского царства.

Р. Моше Зельдин был одним из детей хабадского переворота в России в годы ужаса и страха. Своим еврейством он обязан Хабаду. Когда р. Моше рассказывает свою историю, можно ощутить, что он проводит тебя сквозь бурю чувств тех дней, страхи и подозрения, вызываемыми людьми из КГБ, которые охотились за молодыми парнями, идущими учить Тору.

Р. Моше начинает свой рассказ, а мы внимательно его слушаем.

— Я родился в 1922 году, в Белоруссии в городке Мозырь возле Гомеля. Я родился как раз во время коммунистического переворота (революции). Мой отец, р. Хаим-Дов благословенной памяти, был простым человеком, землепашцем. Он отращивал бороду даже в самые трудные времена, очень редкий факт в России тех дней. По ночам, когда мой отец заканчивал работать, он садился и учил Тору в паре с евреем по имени Залман, из учеников Хофец-Хаима.

В 1936 году мой отец захотел уехать в Израиль. Еврей из нашего городка, который уехал в Израиль через Францию, получил от отца 400 рублей золотом, чтобы тот сделал визу ему и шестерым детям, и также его товарищу по учебе. После того, как прибыла желанная виза, отец поехал в Минск и подал прошение уехать в «Палестину», как тогда называли Израиль. Там сидел следователь КГБ, который был евреем. Он подозвал моего отца и сказал ему: «Тебе не дадут разрешения, и я предлагаю тебе немедленно бежать, пока они тебя не арестовали».

Это было в 1937 году. Отец все-таки убежал в город Курск, находящийся практически на границе с Украиной. Можно сказать, что там мы впервые встретили «хабадское подполье». И там началась связь моего отца с Хабадом. В нашем доме проводились хасидские собрания. Отец очень любил хабадников, и по существу, они были единственными, кого мог найти тот, кто искал иудаизм. У нас были большие хасиды, как р. Давид Городкер, семьи Пинсон, Раппопорт и Раскин.

В конце 1939 года кагебисты ворвались в наш дом и в остальные места. Где были хабадники и всех арестовали. В нашем доме арестовали шесть парней, среди которых был Гених Раппопорт. Они также закрыли большую синагогу под предлогом, что в здании опасно находиться, и оно может упасть. Положение еврейства в Курске было еще более тяжелым оттого, что до того времени многие раввины городов и просто раввины приезжали в Курск, и деятельность в синагоге кипела. Аресты в городе были тяжелыми, и им удалось приостановить деятельность в этом месте.

В это время парни распространились по другим городам России, когда каждый из них скрывался в подпольном месте. Можно сказать, что от всех огромных общин, которые были в России до революции, не осталось ничего. Только хасиды Хабада с их самопожертвованием были последней надеждой.

На протяжении двух лет я удостоился быть в хабадском подполье. Два года, которые стали основой моей еврейской жизни. Сегодня, когда у нас есть право сидеть в этой синагоге «а-Эмуна» — это в заслугу тех лет.

После того, как я отпраздновал мою бар-мицву, я поехал вместе с Моше Морозовым в Мелитополь, что на Украине в районе Крыма, и это я сделал по просьбе моих родителей, которые хотели, чтобы я присоединился к Хабаду. Также мой старший брат удостоился быть в хабадском подполье. Эта поездка не была простой, так как в те дни ребенок моего возраста, который не учился в школе, считался преступником, поэтому опасность была более чем велика.

В Мелитополе мы сняли комнату площадью 20 квадратных метров. Из всей общины только один человек знал про нас. Нас было четверо парней, а нашим наставником был Моше Морозов, сын известного хасида Хони Морозова.

Распорядок дня был таков: мы вставали рано утром, шли в синагогу молиться с общиной. После того, как все молящиеся расходились, мы поднимались на женскую половину. Был один еврей по имени Шрага Файвиш (его фамилию я не помню) — он обеспечивал нас едой. Так мы учились целый день. Мы несколько часов учили Танию и до сих пор у меня есть Тания с того периода. Я знал шесть глав Тании наизусть с тех дней учебы в подполье в Мелитополе.

Мы основательно учили хасидут и Талмуд, трактат Бава Мециа. Несмотря на трудности, царило очень возвышенное ощущение. Мы чувствовали, что мы, в сущности, поддерживаем все еврейство России. Невозможно описать как приятно и сладко нам было учиться, несмотря на все трудности и опасения.

Каждый вечер мы возвращались ночевать в ту комнату, которую мы снимали. По шаббатам и праздникам мы вообще не ходили в синагогу, потому что по шаббатам приходили также и женщины молиться, и для нас не было места. Так мы сидели целый день дома.

Что же давало нам силы продолжать?

Когда я был ребенком в Мозыре, сказал мне как-то реб Залман, товарищ по учебе моего отца и ученик Хофец Хаима: «Моше, куда бы ты не пошел, у тебя должна быть простая вера, без расследований...» — это предложение сопровождало меня все дни моей жизни, и в Хабаде я почувствовал, насколько верным оно было. Простая вера без расследований. И эта была та сила, которая нас поддерживала.

Период подпольной учебы в Мелитополе продолжался примерно целый год, до тех пор, пока в один из дней в конце 1938 года мы вынуждены были бежать и рассеяться из-за опасения перед КГБ. Это было после того, как один раз увидели в окно женской половины трех человек, направляющихся в сторону синагоги. Мы не рисковали больше, так как поняли, что они напали на наши следы. Мы спустились через задний балкон по веревке и сразу же убежали на железнодорожный вокзал.

Так закончилось хасидское подполье в Мелитополе. Я вернулся в дом моих родителей в Курск.

Однажды я ехал в поезде из Курска в Киев. Поезд вышел из Курска в 12 часов ночи и должен была прибыть в 4 часа дня. В поезде были четырехместные купе. Мне повезло, что в моем купе был русский генерал с женой и ребенком.

Утром мне надо было одеть тфиллин. Я встал рано утром и торопясь тайно одел тфиллин, сказал чтение Шма и «Амиду». Генерал делал вид, что он спит, но на самом деле он подсматривал, что я делаю.

Когда я закончил одевать тфиллин, он спросил меня: «Ты религиозный? Ты веришь в Б-га?» Я ответил положительно. Он продолжил спрашивать меня. Я ответил ему: «Я не философ и не могу спорить. Я знаю, что мир поделен на две половины. Одна половина людей верит во Всевышнего, а другая — нет. Я отношусь к первой половине».

Этому генералу понравился мой ответ, он сказал мне: «Так держать», и мы расстались по-дружески.

Понятное дело, что я рисковал, ведя такой разговор с русским офицером, но эту силу я удостоился получить в заслугу тех двух лет, которые я был в хабадском подполье. И хоть я не удостоился быть в нем много лет, те считанные годы вошли в меня очень глубоко.

Через некоторое время меня попросили, чтобы я поехал открыть новое место для учебы вместес Берлом Городкером, сыном хасида реб Довида Городкера (Кибмана). Берл был старше меня на пять лет, и ему было двадцать лет.

Его отец, реб Довид Городкер, был известен как хасид и большой «ойвед». Он учился в Любавичах, и о нем говорил Ребе Рашаб, что стоило основать «Томхей Тмимим» только ради него. Еще о нем говорили, что он на уровне «бейнони», про которого говорится в Тании. Когда он ушел из этого мира в нисане 1943 года, я принимал участие в подготовке его погребения и в похоронах.

И так у меня начался второй уровень хабадского подполья. Мы вместе поехали в Астрахань, недалеко от Каспийского моря, там пробыли две недели, и оттуда направились в Кутаиси, в Грузию. Там мы также не остановились.

Положение в Грузии не было таким строгим, как в России. В Грузии уже были хабадские раввины, посланные Ребе Раяцом. Мы учились в синагоге и преследования были немногочисленными. Но не прошло много времени, и до меня дошло известие, что положение в Курске очень тяжелое. В доме моих родителей арестовали шестерых парней в самый разгар хасидского собрания. Отец как раз был в Москве по нуждам работы, и это его спасло. Эти и дополнительные слухи вынудили нас вернуться домой. В Курск.

Обратный путь был длинным и выматывающим, и, по сути, я спасся просто чудом. В поезде. В котором мы ехали по направлению к Курску, мы должны были проезжать город Баку. В понедельник мы выехали из Тбилиси московским поездом, но так как тогда были сильные снегопады и поезд ехал очень медленно, то мы посчитали, что не успеем прибыть домой до шаббата и решили сделать перерыв в пути. В четверг мы сошли с поезда в Махачкале, столице Дагестана.

Мы прибыли в город в четверг в 9 часов вечера и тогда с нами произошло огромное чудо. Снаружи было очень холодно, и мы хотели провести ночь в зале вокзала, но к нашему несчастью нас оттуда выгнали уборщицы, и мы были вынуждены выйти наружу, в обжигающий мороз. Нашей целью было продолжить путь завтра в близкое и знакомое место. Снаружи царила тьма, и я не был одет достаточно тепло, и боялся за свою жизнь из-за ужасного холода. Мы сидели в каком-то уголке и молились о чуде, чтобы не замерзнуть до смерти.

Вдруг я увидел троих человек, которые шли, двоих женщин и пожилого мужчину. Мы остановили их, и выяснилось, что мужчина еврей. Я показал ему свидетельство о рождении, и мы объяснили, что оказались в городе, потому что не хотели нарушать шаббат. Этот еврей оказал нам большую милость и привел нас к себе домой. Он даже купил нам новую посуду, чтобы мы могли есть у него. Мы провели шаббат в его доме, а он постарался приготовить нам на шаббат королевские деликатесы.

На исходе субботы он дал нам 25 рублей и теплую одежду и провел нас на вокзал, и оттуда мы продолжили наш путь в Курск, и тогда я начал понимать, что случилось с общиной за время нашего отсутствия. Вся община была разрознена. Большая синагога была закрыта на замок. Миньяны собирались в домах. Я помню, как после того, как коммунисты закрыли синагогу, ворвались несколько еврей в синагогу и «украли» пять книг Торы, чтобы было по чему молиться. Но официально, когда я вернулся, не осталось ничего еврейского вследствие многочисленных арестов, которые были проведены.

В Рош а-Шана 1941 года мы молились в нашем доме. Собрался миньян. Я в первый раз был «бааль токеа» — трубил в шофар, и с тех пор каждый год до этого дня в Рош а-Шана я «бааль-токеа». Это уже было в разгаре второй мировой войны. В холь-амоэд Суккот того года вся семья убежала от немцев на восток. Прошли 50 километров от Курска. Отец взял с собой 90 коров и также взяли два свитка Торы с собой в дорогу. После 50 километров лошади застряли в грязи. Это была очень изнуряющая поездка. Мы повыкидывали все с повозок и оставили только свитки Торы. Я попросил у отца, чтобы он со всеми членами семьи сел на поезд, а я останусь ответственным за коров. На самом деле, это был последний поезд, с помощью которого можно было убежать из района.

В 1942 году я приехал в Самарканд, далекий от всех ужасов войны, с целью отсидеться там до тех пор, пока не пройдет гроза, но попал в руки тех, кто искал дезертиров и был отправлен на армейские работы на пять лет без единого дня отдыха.

В 1943 году я был в особом подразделении на фронте, был среди тех, кто захватывал Берлин и Прагу. Несколько раз спасался от верной смерти. В 1944 году меня хотели назначить офицером. Ко мне пришли и попросили поехать на офицерские курсы, я конечно обрадовался — ведь это был шанс уехать подальше от фронта. Но мне объяснили, что для этого надо быть членом коммунистической партии. Я им объяснил, что не могу сделать этого, потому что в уставе партии написано, что запрещено верить, а я верю и не могу врать. Тогда меня вернули обратно на постоянный фронт на границе.

В 1945 году у нас был очень тяжелый бой в городе Баувцан, не далеко от границы с Чехией. В этом бою было убито много русских солдат. Из домов города очень многие стреляли по нам, бросали гранаты. Вместе с еще одним солдатом мы вошли в дом, из которого стреляли, и нашли там немецкого офицера. Я убил его из его револьвера. Возле него была сумка с фотографиями его родных. Среди них также была фотография, где он стоит возле четырех повешенных человек. Я не знаю, были ли они евреями, но эта фотография находится у моего сына по сегодняшний день. Я почувствовал, что отмстил за тех людей.

Только благодаря большим чудесам я вышел живым из этой войны. На протяжении двух лет после войны я странствовал по городам Венгрии и Румынии, и оттуда вернулся домой в Курск. Вернувшись, я увидел, что местные евреи открыли синагогу.

В 1948 году я женился и основал дом по законам Торы и заповедей. Мой отец, который тоже в полной мере испытал на себе все ужасы войны, каким-то образом попал в Грузию, там он был шойхетом и моэлем. Он сделал обрезание моему старшему сыну. В 1955 году мы тоже переехали в Грузию, чтобы жить рядом с отцом.

В 1972 году я подал документы с просьбой на репатриацию в Израиль. Они согласились дать визу мне и жене, но моему сыну они отказали, потому что он тогда как раз закончил университет и правительство хотело, чтобы он «заплатил» за свое обучение. Моя жена не хотела ехать в Израиль, но мы знали, что если представилась такая блестящая возможность, надо ехать, и если мы не уедем сейчас, то кто знает, когда нам это удасться. Только во время «большой алии» 90-х годов мой сын приехал в Израиль и поселился в Хайфе.

Когда мы приехали в Израиль, то в новостях сообщили, что первая семья из Курска приехала в Израиль и поселится в Димоне. Бецалель Шиф, наш хороший друг, который тоже выходец из Курска, сразу же приехал в Димону встретиться с нами. Это была большая радость. Он привез нас в Кфар-Хабад, где мы жили полгода. Там мы познакомились с многими семьями, с которыми были в те страшные годы.

Через три года мы переехали жить в Кирьят-Шмуэль и с тех пор живем здесь. В 1989 году я был назначен на должность старосты синагоги «а-Эмуна» в Кирьят-Шмуэль, и эту должность я занимаю до сих пор.

Опубликовано: 31.01.2005 Комментарии: 0 Поддержите сайт
Читайте еще:
Ошибка в тексте? Выделите ее и
нажмите Ctrl + Enter