Суббота для нас началась поздно, и мы пошли в хабадскую синагогу. Хасиды в чёрных одеждах и бородах, которые, казалось, были пошиты серебром, молились и пели; в тот момент, когда мы вошли, они заканчивали чтение книги «Бытие». И тот, кто молится впереди их собрания, вышел к «биме» — возвышению, откуда читают Тору и произносят речи.
И он начал произносить речь. Его лицо становилось всё более и более красным, пока он говорил. Он говорил: седьмой Ребе — это Праведник Поколения, и потому всякое его слово не сказано просто так. Он говорил: если он, Ребе, Праведник Поколения, сказал, что мы живём в последнем поколении изгнания, в первом поколении спасения, то так оно и есть. Мы живём в первом поколении спасения, в последнем — изгнания.
Он продолжал говорить, и его вера была слишком сильна для тяжёлого воздуха земли, и поэтому вскоре его речь стала видна, она проступила как влага на стекле, а буквы, как вороны под Минском, летали по воздуху. И вот, я видел, как его душа горит, а буквы летают по синагоге и складываются в слова, чёрные слова; воздух для него был что пергамент — и угловатая проповедь летела кругами по синагоге. Очертания его слов были видны — как на свитке Торы, тем же письмом, которое в древних книгах названо «счастливым», потому что оно приятно для письма. Нет больше радости, чем радость печатного слова.
Откройте глаза, говорил он, откройте глаза: вы едите Левиафана и Дикого Быка. Смотрите же: мы на Трапезе Святого, Благословен Он.
Я как опоздавший, тихонько молился так, чтобы не было заметно, что я не молюсь с общиной. Буквы в моём ружинском молитвеннике завидовали тем, что кружились в воздухе — они были простыми типографскими буковками, которые лишь отдалённое подобие горделивых, увенчанных коронами букв Торы. А те, что кружились в воздухе, венчались коронами, единяясь в тайнах слов, повествующих о пришедшем Машиахе, седьмом любавичском Ребе.
Продолжался день святой субботы. Приближался полдень. Зимнее солнце было очень ярким.
