В 1980 году мои друзья подошли к Ребе и попросили благословения для меня, чтобы я смог покинуть Советский Союз. Как им показалось, Ребе проигнорировал просьбу и сказал: «Я даю ему благословение, чтобы он преуспевал во всем, что он делает». Однако, когда через шесть лет Даниэль Брановер попросил у Ребе благословение для меня на новомесячье Тамуза 1986 г., Ребе дал шокирующий ответ: «Вы скоро увидитесь».
Несколько дней спустя, 12 Тамуза, меня вызвали в главный отдел ОВИРа. Давление на нас со стороны государства было тогда в самом разгаре. Мне ничего не оставалось, как только прийти в назначенное время. Я был весьма встревожен. В то время напротив моего дома постоянно стояла машина наружки.
В то время нам стало известно, что следователи КГБ начали использовать газ определенного типа, который воздействует на психику человека и заставляет его вести себя более податливо и нередко отказываться от своих прав во время допроса. Они использовали это вещество для получения согласия разного рода. Для дополнительной безопасности со мной пришел Александр Шейнин: если они попытаются накачать меня наркотиками, он сможет при необходимости засвидетельствовать, что я находился под воздействием газа.
Когда я вошел в кабинет, служащий велел мне сесть сбоку и подождать, пока меня вызовут. Я сел и начал читать Псалмы; когда я закончил 130 главу со словами: «И Он искупит Израиль от всех его грехов», мне сказали войти во внутренний кабинет. Когда я вошел в кабинет, мое сердце упало до пяток. За столом сидело около пятнадцати сотрудников ОВИРа, одетых в парадную форму, с медалями и при погонах.
«Гражданин Коган, — начал старший офицер в комнате, — вы еще не отреклись от своей просьбы покинуть Россию?» Я ответил отрицательно. На мгновение наступила тишина, а затем он произнёс долгожданные слова: «Мы думаем, что вы можете репатриироваться на этот раз». Я сразу спросил: «С моими родителями?» «Нет, только вы», — ответил он. «Если так, то раз я прождал уже столько лет, то подожду еще, — заявил я. — Я не протестую, но останусь здесь. У моего отца заболевание сердца, ему сделали операцию, и я не оставлю его здесь одного».
Прошло много времени, пока они советовались между собой. «Гражданин Коган, если вы хотите, чтобы они выехали из страны, заполните соответствующие бланки и дождитесь их подтверждения».
Я очень хорошо знал, что это значит. Я прождал двенадцать лет, и кто знает, что будет с моими родителями. Я сразу же ответил, что ничего не буду писать и что решил остаться в России до тех пор, пока мои родители не будут освобождены.
«Но вы подали заявку двенадцать лет назад, а они всего лишь два года назад». Я не соглашался. «Гражданин Коган, это для вашего же блага!» Я снова отказался: «Без моих родителей я отсюда не уеду!»
Поскольку это было очень необычно, они позволили мне немедленно подать запрос касательно родителей, и в тот же день я пошел в здание ОВИРа, где один из высокопоставленных сотрудников уже ждал меня снаружи. Как только я вышел из машины, он сказал мне: «Ицхак Абрамович, не сердитесь, все устроено. Вам уже сделали разрешение для всей семьи. Просто заполните эту форму, и вот ваш документ на свободу».
Я подал своё первое заявление на выезд из СССР в 1974 году, и спустя двенадцать лет, в 1986 году, мне разрешили выехать. Я не мог поверить, что это действительно происходит.
Во время моей первой аудиенции у Ребе, Ребе спросил меня, что именно произошло тогда в ОВИРе.
В течение последующих четырех месяцев, я все устроил так, чтобы все процессы продолжались и всё функционировало после моего отъезда. С того момента, как я получил разрешение на выезд из страны, мы проводили хасидские застолья каждую субботу, а в течение недели я постепенно распределял свои обязанности другим. Я учил каждого, что нужно делать и какой подход к конкретному делу лучше избрать.
В течение следующих, после тех первых, четырех месяцев я ходил по различным учреждениям, по бюрократическим причинам. И я везде приходил в сюртуке.
Официальное прощание произошло в нашем доме накануне вылета. В течении вечера приехали попрощаться сотни людей, не только из Ленинграда. Одни выходили, заходили следующие, и у всех своя история. Места для того, чтобы присесть, не оставалось.
КГБ тоже приехало и даже ходило кругами вокруг моего дома. Они смотрели и записывали, кто пришел попрощаться. Несмотря ни на что, люди не побоялись провожать меня, причём до самого аэропорта, где слезы и радость смешались воедино. Они эмоционально пели и многие плакали. На той неделе в Торе читали главу «Уходи со своей земли», и я счел это открытым намеком...
Заголовок журнала «Кфар-Хабад» на той неделе описывал мой отъезд из России несколькими размеренными, но острыми словами: «Редкое историческое зрелище в советском аэропорту в Ленинграде: сотни хасидов попрощались с раввином Ицхаком Коганом песней, танцами и слезами, прежде чем он поднялся на борт самолета, со своей семьей; на раввине был сюртук и пояс».
Вы знаете, откуда у меня этот сюртук? За несколько лет до моего отъезда р. Залман Левертов приехал в Ленинград и был моим гостем. Однажды он спросил меня, почему я не ношу сюртук в субботу. Я сказал, что всё очень просто; потому что у меня его нет! Он сразу сказал: «Я оставлю тебе свой сюртук, а когда вернусь в США, я куплю себе новый».
Он был вдвое больше меня, но сюртук мне каким-то образом подошёл... это был единственный сюртук в Ленинграде. Я носил сюртук и талес на улице каждую субботу...
«Даже в последний момент, власти пытались усложнить нам жизнь», — вспоминает с горечью р. Ицхак. Мой отец был болен после сердечного приступа, и в последнюю минуту они сказали моим родителям, что не позволяют им выехать, и предлагали мне поехать одному. Произошло большое обострение ситуации, и из-за этого самолет задержали на четверть часа, пока все не было устроено.
В воскресенье, в девять часов утра, самолет «Аэрофлота» вылетел в Вену, пролетая над головами тиранов и мучителей, которые отравляли нашу жизнь на протяжении двенадцати лет.
В течении всего полета в Вену я простоял все два часа и не мог говорить. Хотя я пытался, я просто не мог произнести ни слова. Только в конце полета мне удалось помолиться.
Представители ХАБАДа, которые помогали русским евреям, ждали нас в аэропорту в Вене, в их числе были р. Довбер (Берель) Леви, р. Моше Левертов, р. Бецалель Шиф, р. Натан Баркан, местный посланник Ребе и другие. Там были также значимые представители сообщества и раввины, которые посещали наш дом в Ленинграде в течении прошедших лет.
Когда я вошел в терминал, кто-то поднял меня на плечи, и все присоединились к хасидскому танцу, в то время, как десятки журналистов и репортеров освещали это событие. Раввины и представители венской общины, а также многие эмигранты из России устроили праздничный прием.
Сразу после этого мы сели на рейс компании «Эль-Аль», который направлялся в Святую Землю, в сопровождении представителей хасидов из Святой Земли, которые приехали нас поприветствовать. Через несколько часов мы приземлились в Святой Земле.
Личная встреча с Ребе
Три недели спустя мы отправились к Ребе. Слова «Ребе ШЛИТА» были для нас из категории волшебства, тоски и мечтаний.
Я впервые увидел Ребе Короля Мошиаха утром 9 Кислева 1987 г. Я напряженно ждал у входа в небольшой зал, пока Ребе выйдет на чтение Торы. Я почувствовал, как колотится мое сердце, а затем внезапно дверь открылась и вышел Ребе, а я стоял уставившись на него. Ребе повернулся, чтобы посмотреть на меня.
Невозможно описать эту встречу человеческими словами. Это было реализацией всех наших мечтаний. Хотя это и казалось таким отдаленным и нереальным, я всегда мечтал и молился о том, чтобы мне удалось хотя бы раз увидеть Ребе.
Стояла тишина. Я громко произнёс благословение «Давший мне дожить до этого времени» и Ребе ответил: «Амен». Во время чтения Торы Ребе постоянно смотрел на меня. Я не знал, что с собой делать.
Спустя несколько часов я был внезапно вызван на аудиенцию к Ребе. Это было полнейшим сюрпризом для меня. У меня не было времени духовно приготовиться к встрече. Аудиенция продлилась два часа и десять минут. Ребе хотел получить подробный отчет о том, что происходит в Ленинграде, о людях и местах, и о том, что произошло после того, как я уехал. Несколько раз Ребе использовал возвышенное выражение: «У меня есть достоверная информация о том, что скоро произойдет нечто». Ребе оказывал большое внимание деталям. Я приведу пример. Он расспрашивал меня, как работает миква в Ленинграде, кто заботиться о ней, есть ли у нее отдельный вход, и многое другое.
Как я уже сказал, когда я покидал Россию, я был совершенно сломлен. Я чувствовал, что еврейская община нуждается во мне, и не знал, что будет после того, как я уеду. В самом начале я спросил у Ребе, должен ли я уезжать, так как я знал, что во мне нуждаются. Но Ребе дал мне указание немедленно уезжать. Несмотря на это, я был очень сломлен. Я боялся, что из-за меня КГБ будет мучить тех, кто остался, у меня оставалось нехорошее чувство внутри.
Ребе почувствовал, как я был расстроен и сказал мне с напором и уверенностью: «Не волнуйся. Очень скоро они все уедут!» Я принял это, хотя в те дни это казалось чем-то безнадежно фантастическим. Аудиенция у Ребе очень укрепила меня и восстановила мои силы. После этого я почувствовал, как с меня сошла вся эта огромная боль...
