Реб Абе-Довид Гуревич – первый посланник всемирного любавичского движения в Средней Азии и Узбекистане и главный раввин Средней Азии. Реб Довид, среднего роста, очень спокойный, деликатный, у него мягкие движения, негромкий голос, внимательный взгляд и добрая улыбка. Он свободно владеет русским, идиш, иврит и английским языками. Главное его качество – искренняя, глубокая религиозность. При этом он очень принципиальный, прямой и сильный человек. В газетах, по радио и телевидению довольно часто проходит информация о его деятельности, но интерес к его личности все более растет. Поэтому реб Довид согласился на убедительные просьбы своих сотрудников и учеников написать немного о своей жизни и деятельности, что и предлагается вниманию читателей в виде краткого очерка, но основные сюжеты его посвящены семье. И это вполне объяснимо, особенно с точки зрения еврейского менталитета.
Мой отец Берл Хаимович (1884 – 1987 гг.) родился в Белоруссии (местечко Славное). Родители отца были хасидами. К сожалению, я их не помню, так как видел их только в младенческом возрасте. Отцу не удалось их уговорить эвакуироваться в начале войны (о чем он сожалел всю свою жизнь) и они погибли в 1943 году. Уже после войны отец с помощью немногих оставшихся в живых евреев организовал поиск и захоронение останков мучеников – 92 человека – в братской могиле ст. Славное.
Моя мать Сарра Эстер (1903 – 1976 гг.) была из семьи раввинов. Дедушка, раввин Авраам Хаим Идельчик, был известным раввином в местечке Коханово, район Орши. Он умер в 1913 г. оставив 12 детей.
В разгар революционных событий напуганные родители моего отца вместо того, чтобы отправить его в йешиву, отправили его в Витебск, к брату бабушки, постигать специальность фармацевта, но аптекарь вскоре обанкротился и покончил жизнь самоубийством. И отец переехал в Москву, где в это время реб Иче Масмид и раввин Янкель Ланда основали новую йешиву. Мой отец, который до этого как все еврейские дети, учился в хедере, стал одним из первых студентов этой Высшей религиозной Школы. Ему посчастливилось дважды быть на йехидут у рабби Йосеф-Ицхака. И с тех пор он «душой и телом» стал приверженцем Хабада. Работу, конечно, выбирал только такую, где можно было соблюдать субботу.
Дольше всего отец работал переплетчиком в одном из Министерств. Как-то (в 1927 г.) в бухгалтерский отдел, где в это время находился отец, зашел начальник Особого Отдела. «Как Вы думаете, товарищи, а есть Б-г на свете?» Отец понял, что вопрос обращен к нему и ответил: «Я могу привести доказательство: если я – отсталый человек, верую в Б-га 20 лет советского строя, разве это не доказывает Его существования? Только Он мог сделать такое чудо, что я еще живу на этом свете...» Все расхохотались довольные остроумным ответом.
В Москве на 4-й день Хануки 5697 г. (1936 г.) родился я. Я самый младший, третий ребенок в семье. Мы жили на Малороссейке в Марьиной Роще недалеко от II подшипникового завода, его окружал высокий забор. С его территорией связан первый драматический эпизод моей жизни, известный мне со слов моих родителей. Дети отыскали лазейку в заводском заборе, чтобы строить домики на его песчаных запасах. Мне шел третий год, когда я вместе со старшими мальчишками оказался там и игра так увлекла меня, что я забыл о доме, о маме, которая в это время искала пропавшего сына и оббегала не только всю округу, но даже побывала у бабушки на десятой улице: «а вдруг шалун забрел так далеко...» В обеденный перерыв мимо проходили заводские рабочие и среди них была наша молочница, тетя Паша. Она-то и заметила самого маленького, облик которого ей был знаком. Поскольку мне не делали еще «опшеренеш», голова была в кудряшках и только тюбетейка на голове не позволяла принять меня за девочку. Поэтому тетя Паша подошла ко мне и спросила: «Ты чей?» «Папин», – ответил я, чем вызвал смех окружающих. «И мамин тоже? Как зовут твою маму?», – после чего у нее не было уже сомнений в том, кто я такой и она, схватив меня барахтавшегося, ревущего, понесла находку к маме, которая находилась уже в состоянии полного отчаяния.
Мои самые ранние, личные впечатления связаны с 1941 г. В школах еще учились. Был праздник Дарования Торы – Шавуот, но мои братья были в школе. Вдруг, во время урока, папа входит в класс и выводит моих двух старших братьев на ходу объясняя недоуменной учительнице: «Сегодня их место не здесь, а в синагоге». Кто помнит те годы, поймет героизм родителей, которым приходилось каждый раз искать причины пропуска детьми занятий в субботу. А когда не хватало причин, приходилось идти «напролом», как в данном случае.
Помню, как мы – жильцы дома – на крыше гасили зажигательные бомбы. Люди, обжигаясь, голыми руками хватали бомбы и бросали в ведра с водой. Помню, как была взорвана бензоколонка в Марьиной Роще, где мы жили. Пламя казалось столь огромным, что до сих пор осталось в памяти, поскольку никогда не видел более ужасного зрелища.
В первые дни войны министерство, где работал отец, выписало ему небольшую сумму денег за якобы уже сделанную работу, и на эти деньги нас отправили в эвакуацию. Главный бухгалтер предложил отцу поехать вместе с сослуживцами в Саратов, сказав при этом: «Мы тебя не оставим в беде». Было приятно услышать добрые слова, особенно, когда над головой рвались бомбы. Но... что будет с детьми в чуждом окружении? Поэтому, поблагодарив за доброжелательное отношение руководство, отец вывез семью сначала в Куйбышев, а оттуда через два месяца в Ташкент, затем – в Самарканд, куда ехали старые евреи и среди них было много хабадников и беженцев из Польши, Украины, Белоруссии и др. западных районов. Это было очень трудное время, люди падали в голодные обмороки и часто «мерли как мухи». Когда же началось обеспечение продуктовыми карточками, для тысяч беженцев, в том числе и евреев, это было спасением.
Карточки «оживили» людей. Вскоре открывается йешива «Томхей Тмимим». Первыми учениками стали братья Левертовы – Моше и Шолом-Бер. Я тоже начал учить Хумаш. Отец – реб Берл был замечательный меламед, но я должен был учиться у не менее преданного меламеда реб Берке Хейна (до этого, почти всю зиму я болел и учился у отца). Затем я поступил в старшую группу знаменитого реб Эли-Хаима Ройтблата.
После войны, в 1946 г. мы вместе с реб Берке Хейн и его семьей, включая родителей его жены Калменсон, на одной подводе отправились на вокзал, чтобы уехать в далекий Львов. Оттуда можно было попасть на Свободу, хотя и по фальшивым документам. До определенного периода сотни хабадских семейств отправлялись с «польскими» документами в товарных эшелонах. Власти это вскоре пресекли. Но была сделана попытка осуществить «пробный рейс» офицерским поездом. «Польская семья» состояла из 6 человек: отец – реб Шмуэль (Куславер) Нотик, примерно в 50-тилетнем возрасте, с супругой, дочерью Саррой и тремя сыновьями – реб Мендел Футерфас (40 лет), и двое моих братьев – Авроам и Шмуэль (16 и 15 лет). На станции Перемышль их всех взяли и три месяца держали в холодном подвале.
Ходили обычно по улице Некрасова, где находился Медицинский институт. Однажды, отец увидев, что несут труп в морг, подошел и открыл простыню, чтобы увидеть лицо покойного. И с тех пор мы начали это делать ежедневно, опасаясь увидеть лица своих близких. Вскоре стало известно, что всех арестовали ночью, и те кого успели предупредить, тут же разъехались, кто в Черновцы, кто в Самарканд, кто куда. Хорошо помню тот вечер. Папа предлагал уехать самому в Самарканд, а маме остаться ждать детей. Проснувшись рано утром следующего дня, я увидел, что я – один... и заплакал, потому, что понял все... На полу были рассыпаны перья из подушек, валялись еврейские книги, были разбросаны вещи, даже стены были ободраны. Как потом узнал, что при аресте отца производили обыск, искали золото. Мама рассказывала, что в руках, оперативников оказалась книга Тания – основная книга Хабада и в ней находились фотография и письмо от Ребе с поздравлением брата с Бар-Мицвой. Они держали в руках эту книгу, листали ее, но ничего не увидели. Папу арестовали и не разрешили даже попрощаться со мной. Отец все взял на себя с тем, чтобы освободили его двух сыновей.
Арестованный отец был объявлен «врагом народа». Однажды он рассказал как уже после следствия во Львове, находясь в карцере он увидел сон, что падает по железной лестнице вниз. От гула падения он проснулся, и поняв значение этого сна (на вопрос следователя – не хасид ли он – отвечал уклончиво) и тут же потребовал, что бы его отвели к следователю и сказал: «Я Любавичский хасид – это правда». Позже, реб Мендел Футерфас рассказывал о героизме отца в КПЗ, где они в течение года сидели вместе, пока шло следствие, после которого всех их осудили на 10 лет ссылки в Сибирь.
Еще на стадии следствия, в камеру ему подсадили «стукача». Синяки на лице вызывали сочувствие и являлись предупреждением – так будет со всеми, кто не признает своей вины. Сокамерник ежеминутно отравлял жизнь соседу, особенно во время молитвы отца, этот Давид непременно начинал пользоваться «парашей». А следователь, издевательски начиная допрос, спросил: «Как Вам нравится Ваш товарищ? Это же Ваш человек!» Когда отца после допроса вели в камеру, он увидел, что Давида – подсадку переводят в другую камеру и решил предупредить находящихся в ней «подследственных», для чего начал азбукой Морзе выстукивать по трубе, проходящей вдоль камер сообщение: «Давид – провокатор». Надсмотрщик услышал это, и отец оказался в карцере.
После суда отца отправили отбывать срок в сибирский Лагерь, где политические ссыльные и уголовники находились постоянно вместе – в камерах, на работе, в столовой. Отец отказывался есть не кошерную «бурду» и питался исключительно растительной пищей – выкапывая, даже зимой, перемерзшие картофель, морковь, свеклу, собирая на полях, оставшиеся после жатвы, колоски и т.п. В лагере действовали криминальные правила общежития. Реальной властью обладали «Воры в Законе», они не работали и часто играли в карты с «доверенными стукачами» и выигравший должен был убить своего антипода. Среди удачливых игроков был «Вор в Законе» по кличке: «Васька-жид», так как специализировался по убийству евреев. И однажды, в общей камере он обратил внимание на единственного человека с бородой, пейсами и с тфиллином. Это был Берл Гуревич. Васька подозвал его к себе, вытащил из кармана удавку, веревочную петлю с палкой в виде креста и приказал добровольно одеть на шею, чтобы затем медленно душить человека. Но отец отказался, к тому же за него заступился мулла, (тоже осужденный ни за что и который позже был задушен таким образом) и палач – любитель произнес: «до утра подыши». Ночью нагрянула комиссия – это было 27 адара – годовщина памяти, убитых фашистами, родителей отца, и во время утренней молитвы он услышал как сокамерник кричит ему: «Ты спасен!» Оказывается, ночью поступило распоряжение – перевести убийцу в другую зону.
Отец прошел все круги ада, но не сломался. Отец был на грани смерти, когда уголовники кололи его грудь ножами, и попал в лазарет. Главный врач – бывший политзаключенный после осмотра сказал: «не жилец». Такой диагноз он поставил восьми заключенным, в том числе – себе. Однако его прогноз оправдался только в 7 случаях. Отец выжил. Отец соблюдал чистоту нравственную, духовную и даже физическую в условиях земного ада. Но, когда его освобождали, он был на последней стадии истощения, еле передвигался на костылях. Но и освобождение произошло достаточно драматично. Начальник лагеря вызвал его к себе в начале января 1955 г. и сказал: «Завтра, в субботу можешь ехать». Отец сказал, что в субботу он не поедет, выйдет в воскресенье, но в воскресенье его не выпустили, а в пятницу опять сказали: «завтра выезжай». И так было трижды. Наконец, его отпустили с бумагой обеспечивающей содействии в получении проездных документов. Он ехал поездом и в первую после освобождения пятницу оказался в Казане. Отец сошел с поезда в сильный мороз с метелью, долго искал синагогу и перед наступлением субботы нашел ее.
Отец так и не удостоился официальной реабилитации, впрочем его предупреждали: «Ты еще поймаешься!»
Таким образом, отец вернулся домой на костылях, больной, но сразу же продолжил работу по религиозному воспитанию детей, особенно много он занимался со мной, т.к. я к этому времени забыл почти все, чему меня учили в детстве. В 1947 г. меня вынудили поступить в школу, поскольку угрожали матери отправкой в лагерь. Помню, как в парикмахерской я начал драться, когда мне состригали пейсы. После окончания «семилетки» в 1951 г. как сын «врага народа» я смог поступить только в техникум Связи, куда, желающих поступить было меньше, чем в другие средние учебные заведения (медицинский, педагогический и др.) но, окончив его, не сумел найти работу по специальности из-за воспитанной традиции соблюдения субботы. Отец для меня был примером во всем.
Во Львове я жил с 1946 по 1960 г.г. Вспоминаю, как знакомые евреи и еврейки говорили в Симхат Торе: «Вот скоро придут хабадники, тогда настоящие акофес увидим...» Среди тех, кто ожидали хабадников были и наши соседи у которых были сестры – близнецы Рая и Маня. Однажды к ним приехала в гости их двоюродная сестра Малка из Житомира. Рая и Маня меня познакомили с Малкой. Она тогда была студенткой техникума, училась на бухгалтера. Диплом она получила в 1957 г. и хотя я должен был закончить учебу в техникуме Связи, только через год, в 1958 г., мы все таки решили пожениться раньше и свадьбу сделали 16 элула 5717 г. Ее отец, реб Исроэл Монис (1903-1960) был коммерческим директором фаянсового завода в Каменном Броде. Он одним из первых подписал просьбу официальным властям в 1946 г. о необходимости открытия синагоги. Ко времени нашей свадьбы мой отец уже построил микву во дворе синагоги на естественном источнике, из под земли. Первый год нашей супружеской жизни был трудным, но запоминающимся. Я не раз ездил к Малке в г. Малин, где она начала работать инкассатором в Банке. Как-то зимой мы поехали в Киевскую микву. Мороз 15-25 градусов. У нас не было денег, чтобы купить билеты на поезд сразу туда и обратно. Поэтому в Киев ехали без билетов и опасались контролера. Телефона не было, чтобы попросить нагреть микву. Приехали в Киев в синагогу на Подоле, там старики нагрели пару чайников, вылили в микву, но все равно вода была ледяной. Главное было – успеть к отходящему всего через час поезду, но нам повезло и мы счастливо вернулись в Малин к открытию Банка.
В 1959-1960 г.г. я работал на текстильном комбинате во Львове, мне пришлось общаться с мастером – ярым бендеровцем. Он знал, что я соблюдаю кашрут, в субботу не прихожу на работу (начальник цеха был еврей, с пониманием относившийся к религиозной традиции). В красильном цехе работал бывший «сын полка», еврей по происхождению, но женившийся на гойке, прошедший «школу воспитания» в среде, где он научился пить и сквернословить. Он был собутыльником всех любителей спиртного в цехе. Зимой, а во Львове светает в 8:30 часа, мне было особенно трудно с молитвой. Работа начиналась в 8:00 и опоздание на пять минут могло расцениваться как саботаж со всеми вытекающими последствиями. Но повезло и здесь. Недалеко жил друг семьи. В обед я бежал и на бегу молился, в доме друзей надевал талит и тфиллин, и молился дальше и бежал обратно. И так шесть раз в неделю, даже в воскресенье. Если оставалось время от обеденного перерыва, я мог «перекусить». Зарплата была 50-55 рублей в месяц, немного помогал отец. А моя преданная жена Малка готовила, что могла. Так вот, однажды я успел прибежать чуть раньше и сел перекусить с работниками красильного цеха. Бывший сын полка, со смехом указывая на хлеб с чесноком, съязвил: «вот еврейская колбаса». И вдруг старый мастер говорит: «А что ты смеешься? Давид – еврей, он соблюдает субботу, хотя это очень тяжело ему, ест кошерное. А ты..., кто ты?.. Еле, еле... жид!» Это высказал бывший бендеровец, националист! Т.е. принципиальность в соблюдении еврейства вызывала уважение даже у махровых антисемитов.
Представителем Ребе в Европе был раввин Биньямин Городецкий. Через него осуществлялось сотрудничество Хабада и Джойнта. Вскоре, некоторые семьи Хабада, оставшиеся волей судьбы в СССР, стали получать вещевые посылки, а затем и продуктовые (главным образом – маца и другие, необходимые к Песаху продукты). Помню, как отец писал письмо Б. Городецкому (наш адрес не был «засвечен», поскольку вся семья проживала в коммунистическом раю). Но как написать, чтобы письмо дошло до заграничного адресата? И отец иносказательно писал о том, как мой прадедушка Иосиф Якович жил 12 лет на курорте, а ему самому посчастливилось быть в курортной зоне всего 10 лет.
В 60-е г.г. Хабад начал посылать нам из некоторых стран одежду – новую, модную для личного пользования. Ее можно было сдавать в комиссионные магазины, где брали тогда 7% комиссионных (позже этот процент вырос до 20). И это было выгодно: во-первых, ходовой товар быстро «уходил» и таким образом быстро получали деньги на руки. Часто бывало, что при сдаче в магазин костюма, платья, турецкого покрывала и т.п. подходили люди и просили разрешения прийти домой, выбрать желаемое. Конечно, «простой человек» не мог себе позволить раскошелиться на нейлоновый плащ – дождевик (тогда новинка, крик моды). Понятно, что частным образом было выгоднее реализовывать вещи, но рискованно: это подпадало под статью УК – спекуляция. Но иногда вынуждены были рисковать. Временами в газетах появлялись фельетоны и выступления представителей от народа, извещавших о своих оскорбляемых, этим тряпьем, чувствах. И «комиссионки», идя навстречу общественному мнению, перестали принимать одежду. Но у каждого из нас были уже свои клиенты – видные ученые, жены чиновников (среднего ранга), даже «органов» (среди них тоже были люди, которым ничто человеческое не было чуждо).
После землетрясения 1966 г. наш разрушенный дом был снесен. Взамен него мы ничего не получили, но нам было предложено переехать жить на массив Чиланзар, где развернулось крупномасштабное строительство жилого фонда, но на Чиланзар переезжать мы не хотели – там все как на ладони – в многоквартирных домах секретов от соседей нет, а мои занятия были не совместимы с этим. И я купил двор недалеко от остановки трамвая. Смена адреса помогла нам не посылать сына в советскую атеистическую школу
На новом месте у нас во дворе была тайная миква для бухарско-еврейских женщин. Но ходили и десятки хабадников – накануне субботы, праздников. А несколько человек посещали микву регулярно, причем, рано утром на рассвете (меньше «уличных зевак»). Среди них особо выделялся хасид реб Мордехай Сирота. Зимой, в темень, часов в 6 утра, он уже приходил, так как знал, что я уже на ногах. Чтобы успеть перед молитвой сказать Теилим, поучить немного какой-то маамар (трактат) учения Ребе РаШаБа. Можно сказать, что именно в те годы мне удалось досканально проучить основное учение Хабад. Надо признать, что многое делалось за счет семейных интересов – вместо того, чтобы помогать моей преданной сподвижнице Малке. Ведь наши дети не посещали детских садов, (т.к. не было тогда еврейских садиков) и все приходилось делать самим: ходить куда-то, присутствовать при дойке молока, еженедельно ездить за город за мясом, если резка была кошерной. А ведь все работали, и отпрашиваться было не так просто. Кроме того, вся многогранная религиозно – общественная деятельность требовала не малых денег. Поэтому, как не опасно было, а небольшой бизнес по реализации вещевых посылок продолжался. Участковый часто заглядывал, вел демогогические беседы: «Мы все люди, братья... надо друг друга понимать, поддерживать... у меня тоже трое детей...» и т.п. И я ежемесячно давал ему определенную сумму, за которой он регулярно заходил.
В 1964 г. мы, наконец, подали документы на выезд (вызов сделал реб Симхо Городецкий по благославлению Ребе Короля Мошиаха). К этому времени у нас с Малкой было уже трое детей: Борух, Броха и Иосеф-Ицхак.
Первое письмо Ребе на папиросной бумаге написанное секретарем реб Нисан Минделем на русском языке, с исправлениями самого Ребе, подписанное «Зейде» было датировано 5760 г. накануне Рош а-Шана. Отец получал от Ребе много писем, а мне посчастливилось, проживая в СССР, получить от Ребе три таких письма.
В 1964 г. подавать документы на выезд было дико. Как в страну Израиль?! В страну – агрессор?! Вы же москвич! Сразу же оставались без работы, а таких тогда называли тунеядцами и это имело серьезные последствия. Моя основная работа в Ташкенте в 60-е годы была связана с обучением идишкайт: кого – Алеф Бет, кого – Хумаш с Раши и начало Геморе.
Используя промежутки между уроками, я ухитрился попасть на прием к министру МВД УзССР. Я объяснил ему, что мои родители и братья живут в Израиле и только моя семья здесь. Он пообещал, если верно все что я говорю, то через неделю тоже уеду. Но пришлось ждать год и неделю. И не просто ждать, а «воевать». Однажды, я попал на прием к начальнику паспортного Управления (в последствии он был расстрелян). Он начал с того, что сочувствует евреям, потерявшим 6 миллионов человек во время войны с фашистами, но как можно выпускать евреев в страну – агрессор, где они опять будут гибнуть, поскольку их там используют как «пушечное мясо». Этот шкаф – показывая рукой на него – наполнен вашими бумагами, а пока... «Простите, полковник», – сказал я. – У вас есть внуки?» «Есть, конечно», – услышал я в ответ. «Когда вы в последний раз их видели? Неделю назад? А мои родители, уже 10 лет не видели моих детей, своих внуков. Они тоже скучают. Они не Голда Меир и не Моше Даян. Чем наши семьи виноваты, если Вам не нравится политика Израиля?» Ответ: «Нам нужны люди. Даже из тюрем выпускаем досрочно. Мы строим коммунизм! Понимаете?» – «Да, но уверяю Вас, ни я, ни мои дети не будут строителями коммунизма. Вы же не имеете в виду труд по принуждению? А от всего сердца, искренне, я не смогу. Наши сердца обращены к моим родителям». Моя «песенка» как будто была спета... Но, один из моих друзей Йосеф Виленкин уезжал в США к Ребе. Его отец был когда-то учителем Ребе. Ребе всегда интересовался судьбами наших семейств. И Йосеф стал просить его помочь мне, которому грозил арест. Знаю с его слов, что Ребе улыбнулся в ответ: «Это только ускорит его освобождение».
Когда я в очередной раз появился в приемной, полковник стал кричать, что если еще раз он увидит меня здесь, то вызовет «черный ворон». «Чудесно, – радостно воскликнул я, – Я больше вас не увижу, но не потому, что испугался, а наоборот, теперь я точно знаю, что уезжаю и поэтому более вас не увижу. Так было с нашим пророком Моше, который услышав подобное от фараона понял, что это означает Исход евреев».
В конце 60-х годов дядя Мордехая Козлинера, живущий в Америке, приехал к Ребе, прося благословения на выезд брата Хаим Залмана и племянника Мордехая. Ребе сказал, что вскоре он увидится с родными и будет Геуло для книг хасидизма. Для просителя это было неожиданностью: как можно мечтать о выезде в Израиль, с которым порваны все отношения и что за Геуло хасидизма?
Но вскоре произошло Чудо, непонятное и неожиданное. Советская власть открыла границы! И широко открыла! Сотни евреев, даже не будучи религиозными (но у них уже пробудилась еврейская Душа) вдруг начали демонстрации на Красно площади. Хабадник из Самарканда Берл Зальцман рассказывал, как на приеме у начальника ОВИРа в Москве просил разрешения на выезд в Израиль по религиозным мотивам. «Вы все вдруг стали религиозными, а какие этому доказательства?» Берл, засучив рубашку, показал «цицит» и сказал: «Вот доказательства, что я религиозный еврей».
В 1971 г. я отправил очередной чемодан в Ленинград к реб Михел Рапопорту. Должны были приехать закупщики пушнины. В определенный день, доверенный от Ребе должен был появиться в синагоге на Лермонтовской. Он приехал вовремя, поставил свой чемодан. Но шамаш, видимо, заболел и не пришел в тот день. Гость забрал свой пустой чемодан. Оказалось, что КГБ сообщил, что американцы во главе с главным производителем хлопка в США – другом самого Н.С.Хрущева – привезли миллион фальшивых рублей. Была дана команда произвести в гостинице, где они жили, обыск, что немедля исполнили и все подтвердилось. Всех выслали, но не арестовали! А если бы в тот день пришел шамаш и в руки КГБ попались бы десятки рукописей, в том числе, «Теилим» Цемех-Цедека и многое другое.
Незадолго до праздника Пурим, я решил поехать забрать оставшийся чемодан с рукописями. Все прошло благополучно. По возвращении в Ташкент меня ждала повестка в ЦК КП УзССР. Начальник административного Управления сообщил, что решено выпустить нас в Израиль.
Тем не менее, 11 Нисана 5731 г.(1971) мы в миньяне (тайном) пили за разрешение (на руки дали бумаги только в Холь а-Моэд Песах). Власти опасались обострения во время проводившегося тогда съезда КПСС. И на следущий день после Песаха, мы в добрый час, распрощавшись с друзьями и учениками, улетели в Москву. Весь огромный чемодан был заполнен книгами, среди них были так же книги Талмуда, что бы ввести в заблуждение таможенников. Со списком этих книг я поехал в Ленинскую библиотеку, оплатил пошлину и прибыл на таможню. Как только лейтенант дошел до рукописей, заявил: «Это, даже не пытайтесь вывозить. Если Вы их повезете в «Ленинку» за разрешением, они их конфискуют. Эти реликвии – достояние народа». Я снова поехал в библиотеку. Ответственная дама, просмотрев Гемору (остальные книги были в машине, я сказал, что они такие же), произнесла: «На них нет даже титульных листов с русской цензурой. Я не умею читать на иврите. Написано на вывоз – 50 книг, пусть и выпускают 50 книг». Договорились, что я попрошу лейтенанта – таможенника позвонить ей и она проинструктирует его.
Возвращаюсь обратно. Меня встречает Малка: «Где книги, давай быстрее». Оказывается, она тоже не теряла времени даром и обратилась к майору – начальнику таможни: «Товарищ майор, зачем вам нужны религиозные книги? Мой муж религиозный человек, дайте нам спокойно уехать...» «Дайте мне спокойно поесть», – попросил майор. И к моему возвращению, он вышел к Малке с вопросом: «Ну, где Ваши книги?» Через несколько секунд все оказалось на столе досмотра. Лейтенант обращаясь к майору: «Но это не подлежит вывозу!» И в ответ слышит: «Кто здесь начальник? Я или ты?» И обращаясь к нему: «Возьми ящик, причем, крепкий, аккуратно заполни его книгами и ... кончен разговор». Слава Б-гу! Рукописи поместились в ящик. Это было стопроцентное чудо.
Вскоре мы уже были в Вене, где нас ожидал самолет в Израиль. Там была группа американских туристов. Один из них подошел ко мне и произошел следующий диалог: «Вы хабадник?» «А как вы узнали?» «А вы не стесняйтесь. Хабад в почете во всем мире». «Я и не думаю стесняться. Просто интересно, как вы это определили?» «А это видно по вашему виду, по вашей жене и по вашим детям».
По приезду в Израиль, с друзьями из ХАМА начали объезд «Мерказий Клита», вплоть до Кармиэля. Вскоре улетели к Ребе. Я вез ему подарок – дважды спасенные книги. Когда мы с Борухом зашли на рассвете на йехидут – 4 тишрей – на рассвете я передал книги в секретариат Ребе. На аудиенции Ребе поддержал предложение «Эзрас Ахим» остаться на определенное время, чтобы с местными раввинами поездить по «еврейской» Америке, рассказывая как евреи Союза жили, работали, воспитывали детей и многое другое, что было непонятно людям Свободного мира. «Ваши выступления будут лучшей пропагандой силы Любавичского движения, – сказал Ребе, – к тому же, перед отъездом в Израиль будет время поговорить о личных планах». Мне посчастливилось еще несколько раз ( в том числе и с Малкой, приехавшей на Пурим) зайти на йехидут к Ребе. Было много незабываемых встречь, но особенно мне запомнилась одна пятница. Мы посетили консервативного «раббая». Он внимательно слушал меня, задавал вопросы, особенно его интересовало, как нам удалось в обстановке жесткого режима воспитать религиозно грамотных детей. У него были слезы на глазах. На мой вопрос, почему он так эмоционально воспринимает рассказы о жизни в советском государстве, он, указывая на портрет еврея с бородой, объяснил: «Он был похож на вас, вы напомнили мне его».
В последствие, Ребе инструктировал меня о переводах хабадской литературы на русский язык, так как я, по возвращению в Израиль, по совету Ребе, обратился к реб Моше Ниселевичу, чья фамилия мне была не известна, и Ребе, улыбнувшись, сказал: «У Вас его называли Мейше дер Геллер» (у него была рыжая борода). Он был председателем ХАМА. Когда я обратился к нему от имени Ребе, он посоветовал заняться переводами хасидской литературы на русский язык. Ребе, в частности указал, что русский язык постоянно развивается. Экспертами при переводах могут быть евреи Риги или Ленинграда, причем только те, для которых русский язык «родной». Тему выбирать надо с теми, кто впервые встречается с Торой хасидизма, поскольку у них будет много вопросов. А те, кто участвовал в фарбрейнген, особенно, Юд Шват и Юд-Тес Кислев, учили пару мааморим (трактатов) и бесед Ребе, уже имеют определенные познания в хасидизме.
Два года я занимался переводами, а в 1973 г. ко мне обратился реб Мендел Футерфас: «Довид, все хорошо, но семью надо содержать». В то время в Кфар-Хабаде реб Берл Шиф из Самарканда собрал по всем городам детишек из семей бухарских евреев только что приехавших в Израиль. Примерно 200 человек и я стал преподавать в старшей группе; начал с «Алеф Бет» и дошли до Геморе (Талмуд). Кормили детей в йешиве, но где спать? И реб Мендел собрал жителей Кфар-Хабада и обратился к ним с речью: «Дорогие братья! Мазал тов! Сегодня вы получили (как бы родили) еще двойняшек, т.е. каждый должен взять по два ребенка, они будут у Вас есть и спать, как это было в Любавичах». И так было почти три года, пока построили первых два здания. Очень помогло еврейство Америки.
По благословению Ребе, я удостоился чести ежегодно бывать у Ребе. Это не забываемо. Многое увиденное у Ребе помогает мне в Средней Азии сегодня в исполнении указаний нашего Ребе – Короля Мошиаха. Хотя, никто из нас, кроме самого Ребе, не предполагал тогда, что могут произойти столь кардинальные изменения в СССР.
В 1983 г. мне предложили поехать в Россию на пару недель, о чем я мечтал. У меня была Greencard, но я был гражданином Израиля. Написав Ребе о предложенной мне поездке в Россию, получил ответ, что вопрос станет актуальным, когда я получу американское гражданство. А когда есть благословение Ребе, все идет гладко. В 1984 г. я получил гражданство США. В Советском Союзе (как и сейчас в России) считались с американцами. Мы приехали сюда в 1990 г. Почему в Среднюю Азию, в Узбекистан? Об этом надо спросить у Б-га и у Ребе...
Когда трудно, тогда и интересно. Мы стали «первооткрывателями». При открытии здесь посольств США и Израиля, пришлось выполнять функции эксперта. Не всегда сразу соглашались с моим мнением, но затем все-таки его принимали, особенно, мои предложения в отношении исламского экстремизма – строгая, взвешенная и бескомпромиссная политика предпочтительнее войны и беспредела в соседнем Таджикистане.
Согласно учению Баал-Шем-Това «в здоровом теле – здоровый дух» (что было унаследовано эстетикой древней Греции и отразилось в их философских трудах). Исполняя учение, мы помогаем людям материально, создавая основу для развития духовности. Мы были пионерами во всех начинаниях еврейских дел: организация кухни и питание прихожан синагоги, обеспечение стипендиями обучающихся в синагоге, контингент которой мы сумели не только оживить, но и существенно «омолодить», постоянно действующие семинары и ликбезы, рассчитанные на разновозрастные группы. Все это и др. создавалось не только в Узбекистане, но и в других республиках Средней Азии.
